— Мне куда интереснее, кто наш наниматель, — перебил его Ингвар, чудом выживший сегодня, но оставшийся без бронежилета — грудная пластина, принявшая на себя выстрел, выдержала, но истончилась настолько, что ее можно было пробить пальцем.
Док Чжан продолжал вещать что-то явно умное, но совершенно для нас бесполезное, Шредингер слушал его с каменным лицом.
После стычки с киборгами мы обследовали длинный коридор и все выходящие в него двери. Обнаружили еще четыре подряд камеры со стручками, в трех они оказались вскрыты, причем очень давно — слизь внутри успела не только засохнуть, но и покрылась толстым слоем пыли.
А вот в четвертой стручки начали открываться, едва мы взломали дверь, но мы этого ждали. Внутрь полетели гранаты, потом грянул залп, и через пять минут к нашей коллекции долговязых трупов добавилось еще восемь экземпляров.
Эти, надо сказать, были в очень паршивом состоянии, поскольку неведомо сколько хранились без соответствующего ухода. Двигались с трудом, буквально разваливались на ходу, один вообще не мог поднять рук, что-то заело у него в плечевом суставе, другой оставил в стручке ногу и прыгал на одной, пока не свалился.
В общем это был не бой, а истребление старичков-инвалидов.
Дальше мы нашли что-то вроде склада запасных частей для солдат-киборгов — там в огромных прозрачных емкостях плавали давно умершие, сморщенные органы, напоминавшие громадные сухофрукты, им компанию составляли похожие на личинок чужих кисти рук, и даже вроде бы глаза, маленькие черные шарики. По соседству обнаружилась — что логично — мастерская или операционная, не знаю, как лучше сказать.
Столы с нависшими над ними шлангами, черные монолиты непонятного оборудования, все пропитано неистребимым запахом чеснока.
Следующую дверь пришлось взорвать гранатой, потом расстреливать замок, и только после этого она распахнулась. За ней оказалось нечто вроде барокамеры — шарообразное помещение с чем-то вроде консоли в центре, слишком высокой для человека, как раз существу в два с половиной метра ростом.
Выкрашенные в ослепительно-белый цвет стены— и краска не потускнела за столетия — были покрыты настоящей паутиной из тысяч символов, напоминавших помесь арабской вязи и китайских иероглифов. Они завивались спиралями, набегали друг на друга волнами, пересекались по строкам и столбцам, образуя решетчатые структуры.
При взгляде на все это начинала кружиться голова, так что мы свалили оттуда по-быстрому, едва стало ясно, что это место не похоже на замочную скважину — ни бури, ни смога, ни злого пламени, лишь миллионы черных значков, словно раздавленных насекомых.
Закончился коридор чем-то совсем непонятным — открытый проем, и за ним зал в форме шайбы, из пола которого торчали сотни блестящих тонких кристаллов, темно-синих, фиолетовых, лиловых, исчерна-зеленых; в свете фонарей они играли искрами так, словно их отшлифовали буквально вчера. Мы дошли до дальней стенки и вернулись, не обнаружив ничего интересного, даже псевдоживые ловушки побрезговали этим помещением.
Пока развлекались таким образом, время подошло к вечеру, и Шредингер решил поговорить с Базой.
— Продолжайте поиски, — дребезжал из рации док Чжан. — Мы уверены, вы справитесь. Лабиринт не может быть большим…
— А еще они были уверены, что тут безопасно, — Нагахира скривился.
Шредингер показал ему кулак.
— Завтра с утра продолжим. Мокрожопики нуждаются в отдыхе. Остался один спуск. Значит выход на связь… — он бросил взгляд на наручные часы. — Восемь ровно локального. Отбой, База.
— Отбой, Штурм, — прозвучало из микрофона.
— Нехилые у вас тут развлечения, — прокомментировала от стены Гелия. — Мужские. Мудацкие. Как положено.
Комвзвода не стал отвечать, а я подумал, что девчонкам скорее всего сотрут память, чтобы они не могли вспомнить того, что происходило после того, как их корабль подбили. Хотя может быть они уже подверглись такой операции, Явонда например… но зачем, и кто ее произвел?
— Отбой, — сказал Шредингер. — Для всех, кроме первого. Ваше время сторожить. Ричардсон, разберись, кого куда.
Спать хотелось неимоверно, за этот день я набегался основательно, но ближайшие пять часов придется провести не в объятиях Морфея, а на посту, и либо в четвертой комнате, спуск в которой мы еще не исследовали, либо наверху.
— Торвальдссон, — начал командир отделения. — Бери Сыча, Макунгу, Серова и наружу. Нагахира, Симон, Силва — на вас коридор…
Это считай нам повезло, увидим свежий воздух, а бедолага Эрик останется тут.
Наверху умирали последние отблески заката, пульсировали тревожным огнем кубы, Воронка продолжала выбрасывать в атмосферу струю толщиной с хороший небоскреб. Громыхание на востоке и огненные следы в небе красноречиво намекали, что там работает ПВО, и «Панцири» используют не только ракеты, но и пушки.
Я с наслаждением вдохнул запах пустыни, горячего песка и камня, и только в этот момент понял, насколько внизу сыро и затхло.
— Что там за веселуха? — спросил Вася. — Наших бьют?
— Главное, что она «там», а не «тут», — глубокомысленно заметил Сыч, и я не мог с ним не согласиться.
Вокруг царили покой и неподвижность, не шастали столбоходы и безголовцы, не крались дрищи по дрищевым делам, и боевое дерево не спешило выпустить из нас кишки. Очень хотелось, чтобы оно так и оставалось до самого окончания дежурства.
* * *
Утром, когда проснулся, обратил внимание на довольную мордаху Эрика.
Сначала не понял, в чем дело, а затем перехватил взгляд финна, брошенный в ту сторону, где потягивалась и зевала Азна, перекатывались под обтягивающей тканью ее полные груди.
— Не может быть, — буркнул Сыч, смотревший в ту же сторону, что и я. — Неужели он?..
— Когда ты только успел, братан, — Вася шутливо толкнул Эрика в плечо, в ответ тот заухмылялся еще шире и заявил:
— Уметь надо.
— И как она? — спросил Хамид.
Эрик потер руки, и горячо зашептал, нагнувшись к нам:
— Огонь-баба, вообще! Чуть мне не оторвала все напрочь, до сих пор мошонка болит! Ну и я себя показал, ух! Она бы орала, если бы я ей рот не зажимал. Сама попросила, ха-ха. Иначе перебудили бы тут всех…
Пока мы наверху высматривали приблудных дрищей, наш финский друг не терял времени даром. Темных уголков в подземелье более чем достаточно, и пусть они не особенно уютные, и уж тем более не романтичные, при взаимном согласии и сильном желании сторон это вообще не проблема.
Жесткий и быстрый перепихон — не свидание с цветами и рестораном, но на безбабье и рыбу раком, а Азна наверняка хотела не меньше, чем Эрик.
— Ну ходок, — Вася завистливо присвистнул, и мы уселись в кружок и принялись вскрывать упаковки сухого пайка.
Почти все таращились на Эрика с откровенной завистью — еще бы, заполучил такую девку! Только Фернандо смотрел с негодованием, Ингвар без малейшего интереса, а во взгляде Сыча читалось нечто очень странное, помесь сочувствия с омерзением.
— Что-то не так? — спросил я у индейца, выгадав момент, когда остальные увлеклись обсуждением того, какой именно орден выдать Эрику — «За стойкость в сложных условиях», «За взятие вражеской крепости» или «За скорострельность».
— Он осквернил себя, да и все, — голос Сыча прозвучал грустно. — Тронул чуждое. Посягнул на отвратное. Тех, кто смотрит с вожделением на бездушное, и тем более возлагает на него руку, изливает семя, положено забивать камнями, чтобы скверна не распространилась.
Я просто не поверил своим ушам, даже глянул на Азну.
Она сидела рядом с подружками, приглаживала кудри, чему-то смеялась, и выглядела стопроцентно нормально — глаза блестят, на щеках румянец, и улыбка красивая, хоть и немного утомленная; понятно, снова не выспалась, хоть сегодня по приятной причине.
— Бездушное… то есть она не человек, ешь меня кони?
— Она хуже, чем человек, — отозвался Сыч, и принялся жевать сразу две галеты с таким видом, что я понял — на дальнейшие вопросы он не ответит.