Получив в своё распоряжение столь внушительную силу, Ирод решил преподать своим обидчикам урок, тем более, как пишет Иосиф, «не только преданность ему народа, о и оказавшиеся в его распоряжении силы сделали его грозным противником». Во главе войск Ирод выступил в поход на Иерусалим, явно угрожая своим противникам, среди которых был и переменчивый в своих настроениях Гиркан. Уже перед самими воротами города его встретили отец и брат, уговорившие Ирода пощадить царя — этнарха, бывшего до недавнего времени благодетелем всего семейства. Выслушав доводы близких ему людей, Ирод уступил, ограничившись только демонстрацией своей мощи. Однако было ясно, что теперь именно он является той сильной личностью, которой надо опасаться представителям старой династии, а также прежней духовной и светской аристократии.
Назначение иудея Ирода на столь высокий военный и административный пост не было случайным и исключительным явлением. В этом назначении проявилась общая тенденция политики Цезаря, имевшая непосредственное отношение и к иудейскому населению не только в самой Иудее, но во всей Римской империи.
Напомним, что описываемые события происходили в последний период правления Цезаря, в 47–46 годах до н.э., и до трагической гибели диктатора оставалось 2–3 года. О его выдающейся личности мы писали раньше. Однако ещё большее показательны и интересны результаты его весьма краткого правления. Дело в том, что в последние два столетия в Европе и во всём мире происходил постепенный переход от монархических, тоталитарных и автократических режимов к демократии, хотя и в самом различном её понимании. Но на наш взгляд, не меньший интерес представляет и обратный процесс, самым показательным образцом которого было создание нового римского государства в период правления Цезаря. Он завершил дело преобразования республики города Рима в Мировую многонациональную империю, охватывающую весь тогдашний культурный мир. Как точно пишет Моммзен, «дело Цезаря было необходимо и благотворно не потому, что оно само по себе приносило и даже могло лишь принести благоденствие, а потому, что при античной народной организации, построенной на рабстве и совершенно чуждой республиканско-конституционного представительства, и рядом с законным городским строем, превратившимся за пять веков существования в олигархический абсолютизм, неограниченная военная монархия являлась логически необходимым завершением постройки и наименьшим злом»{91}.
Объявленный диктором в 49 году до. н.э., став к концу жизни, оборвавшейся через пять лет, диктатором пожизненным, Цезарь сумел преобразовать почти все стороны жизни римского общества. Однако для нашего изложения важно отношение Цезаря к территориям, ставшим римскими провинциями. Их было в Европе — 10, Африке — 2 и в Азии — 5 (Азия, Вифиния и Понт, Киликия с Кипром и Сирия с Иудеей). Как пишет Моммзен, «римская олигархия… вполне походила на шайку разбойников и обирала провинциалов, словно это была её профессия, с полным знанием дела; умелые люди не были при этом слишком разборчивы, так как приходилось делиться с адвокатами и присяжными, и, чем больше они крали, тем увереннее делали это; крупный грабитель смотрел пренебрежительно на мелкого, а этот, в свою очередь, презирал воришку; тот, кто из них каким-нибудь чудом подвергался осуждению, гордился выясненным судебным следствием размером суммы, добытой им путём вымогательства. Так хозяйничали потомки тех людей, которые привыкли бывало по окончании срока своего управления возвращаться домой, провожаемые благодарностью подданных и одобрением сограждан»{92}. И это не считая многочисленных случаев произвольных казней, насилий и истязаний подданных правителями провинций и их челядью.
Цезарь сумел самыми первыми декретами изменить положение. Назначаемые им чиновники были строго подотчётны, «как рабы и вольноотпущенники перед хозяином»{93}. Для ограничения их возможных злоупотреблений у наместников была отнята военная власть, переданная представителям верховного командования в Риме. Вместе с тем вся политика Цезаря в отношении провинциалов была направлена на максимальное сближение народов империи. Он всячески поощрял создание римских колоний за пределами Италии, становившихся очагами латинской культуры. Постепенно исчезала разница между Италией и провинциями. Во всей империи наряду с латинским языком распространялось римское гражданство, возникала единая денежная система, единый календарь, единая культура. Как отмечает Моммзен, при нём «страны вокруг Средиземного моря вошли в Рим или готовились в нём раствориться… как в старину объединение Италии совершалось на обломках самнитской и этрусской народности, так и средиземноморская монархия возникла на развалинах бесчисленных государств и племён, некогда живых и полных силы; однако это такое разложение, из которого взошли свежие и до сих пор зелёные посевы»{94}. И всё это он сумел совершить в течение пяти с половиной лет своего правления! Причём в этот период ему пришлось вести семь больших войн, так что в Риме ему довелось провести не более 15 месяцев!
Стремление объединить народы Средиземноморья было очевидно для всех настолько, что даже его длительный роман с молодой египетской царицей Клеопатрой, родившей от него сына, которого так и звали Цезарион (Цезарёнок), представители старой аристократии рассматривали как признак его намерения вообще перенести столицу единой империи в Александрию из Рима и тем самым продолжить дело Александра Македонского. Подтверждением этого могло служить и покровительство Цезаря распространению эллинистической культуры и эллинской образованности. Есть даже основание полагать, что сама его держава становилась как бы двуединой, латинско-эллинской, или греко-италийской.
Однако в создаваемом объединённом средиземноморском мире оставалась одна странная народность, сокрушённая политически, но тем не менее наряду с римлянами и греками сохранявшая свое значение и единство, которая пережила и саму Римскую империю, — иудеи.
Явно недоброжелательно относившийся к ним Моммзен, скорее всего потому, что их история выбивается из его концепции истории Рима, вынужден был писать об этом народе: «Можно было поставить наряду с греками и римлянами ещё третью народность, которая в тогдашнем мире соперничала с ними своей вездесущностью и которой суждено было в государстве Цезаря играть не последнюю роль». По его мнению, «иудаизм являлся и в древнем мире активным ферментом космополитизма и национального распада и вследствие этого был особенно полноправным членом цезарева государства, в котором гражданственность, в сущности, была лишь космополитизмом, народность же была в основе лишь гуманностью»{95}.
Многое из высказываний Моммзена об иудеях в Древнем Риме явно ошибочно, в частности, приписывание иудеям в качестве главного занятия торговли и накопления капиталов. Однако, конечно, нельзя сомневаться в широком расселении иудеев в Средиземноморье к началу новой эры, о чём существует обширная литература и многочисленные исследования. Наличие таких общин надёжно засвидетельствовано источниками в трёх частях света — Африке (Египет и Кирена), Азии (помимо самой Иудеи, Сирия, Малая Азия, Парфия за пределами Римской державы), Европе (Греция, Кипр, Македония, Италия, возможно, Испания). Достаточно указать, что города, где были значительные влиятельные иудейские центры, одновременно являлись главными культурными и политическими центрами — Александрия Египетская, Милет, Эфес, Фессалоники, Коринф и, конечно, сам Рим. О том, каким было в столице иудейское влияние, уже было сказано ранее. Напомним, что Цицерон ещё в 59 году до н.э. сообщает открытому суду, что вынужден говорить тише, поскольку боится активности иудеев, настроенных против его подзащитного. Но имеются достаточные основания полагать, что иудеи появились в Риме значительно раньше. Во всяком случае писатель начала I века до н.э. Валерий Максим в своём сочинении о суевериях сообщает об изгнании в 139 году до н.э. из города «иудеев, которые пытались передать римлянам свои священные обряды»{96}. Однако, на наш взгляд, самым ярким свидетельством распространённости иудеев в Вечном городе может служить упоминание иудейской субботы в сочинении римского поэта Овидия (45 г. до н.э. — 17 г. н.э.). В поэмах, воспевающих, как сказал Пушкин, «науку страсти нежной» — «Наука Любви» и «Лекарство от любви» — поэт, конечно, не интересовался иудеями. Но в первом сочинении, поучая молодого повесу: «Будь уверен в одном: нет женщин тебе недоступных»{97}, он все же советует делать избраннице подарки «когда в семидневный черёд все дела затихают и палестинский еврей чтит свой завещанный день» (здесь и далее выделено нами. — В. В.){98}. Когда же встаёт проблема противоположная — противостоять прежней привязанности, поэт рекомендует не поддаваться зову прежней страсти, стремиться прочь от неё: «Шаг непокорной ноги к быстрой ходьбе приохоть. И не надейся на дождь, и не мешкай еврейской субботой»{99}.