Некоторые наши навыки тоже специализированы – отнесены к одному из полушарий. Например, левое полушарие контролирует речь, в то время как правое лучше справляется с обработкой визуальной информации и воображаемых образов. Именно поэтому повреждение левого полушария нарушает речевые способности, и пациенты страдают афазией, а повреждение правого полушария часто не позволяет пациенту замечать объекты, особенно если они находятся в левой части зрительного пространства.
Мы не чувствуем этого разделения труда, поскольку два полушария работают всегда сообща при выработке схем поведения. Это происходит благодаря тому, что полушария мозга связаны большим пучком нервных волокон, образующих в своей массе так называемое мозолистое тело. Обмен информацией между полушариями, кроме всего прочего, делает возможными всплески аномальной электрической активности. Например, при эпилепсии они могут возникнуть в одном из полушарий, но распространиться на весь мозг, вызывая общие судороги. Эпилепсия может делать человека совершенно недееспособным, лишь рассечение волокон мозолистого тела, соединяющего два полушария, позволяет сдерживать мозговой шторм, предотвращая его распространение из места происхождения по всему остальному мозгу. Это облегчает наиболее тяжелые симптомы.
Последствие такой операции – пациент с «рассеченным мозгом». Два полушария мозга у него работают независимо друг от друга, но бывает очень трудно заметить какую-либо разницу. Пациенты с рассеченным мозгом ведут себя абсолютно нормально. Сразу напрашивается вопрос, зачем тогда нам вообще нужна связь между полушариями. Но на деле вышло, что пациенты с рассеченным мозгом не вполне нормальны. Им просто очень хорошо удается компенсировать потерю обмена мозговой активностью, которая в норме происходит между полушариями в обоих направлениях.
Нейробиолог Майкл Газзанига продемонстрировал, что у пациентов с рассеченным мозгом на самом деле каждая половина тела и мозга может думать и действовать по-своему. Одно из его наиболее драматических наблюдений было очень похоже на синдром д-ра Стрейнджлава[295]. Газзанига дал пациенту с рассеченным мозгом головоломку, которую нужно было решить, используя только правую руку (контролируемую доминирующим в речи левым полушарием). Однако это была пространственная головоломка, где блоки надо было установить в правильную позицию (действие, требующее активности правого полушария). Правая рука беспомощно вертела блоки вновь и вновь, пока, будто в негодовании, левая рука, на которой пациент сидел, не выпрыгнула и не попыталась забрать блоки у правой руки пациента. Это выглядело так, как будто это была рука другой личности.
Иногда такой недостаток управления охватывает все тело. Французский невролог Франсуа Лермитт описал очень странное расстройство, которое он назвал «синдром зависимости от внешней среды»: пациенты рабски копируют поведение врача[296]. Как и больные синдромом Туретта, подражающие поведению любого другого человека, пациенты Лермитта были вынуждены копировать каждое движение, выполняемое врачом. В какой-то момент французский невропатолог упал на колени в своем кабинете, словно собирался молиться, и пациентка повторила это за ним, склонив голову и сложив руки в молитвенном жесте. Другие пациенты демонстрировали поведение невольного применения. У них сам вид объекта запускал неконтролируемую реакцию, связанную с этим объектом[297]. Например, они брали чашки, находившиеся поблизости, и начинали пить из них, даже если чашки были пусты или принадлежали не им. Они чувствовали непреодолимый позыв щелкнуть выключателем или потянуть за ручку. Во всех этих примерах действия пациентов запускались внешними событиями и не были их добровольными (т. е. произвольными) действиями, хотя некоторые из них пытались объяснить свое необычное поведение как произвольное. Они судили о своих действиях так, будто они хотели сделать их, но на деле что-то из окружающей среды брало контроль над их действиями.
Мастер иллюзий
Обычно мы, если в нас не вселилось какое-либо странное нервное расстройство, чувствуем себя под контролем, поскольку соединение сознания и намерений в повседневном опыте подкрепляют наше убеждение, что мы хотели выполнять эти действия по доброй воле. Но если реальность свободной воли иллюзорна, почему мы ощущаем ее как реальность? Зачем нам нужно чувство свободы воли? Зачем оно было выработано в ходе эволюции?
Гарвардский психолог Дэн Уэгнер изложил одно из лучших объяснений этому[298]. Уэгнер утверждает, что именно наш мозг интерпретирует действия таким образом, поскольку это очень удобный способ отслеживать наши решения и действия. Множественные сознательные и неосознаваемые воздействия, ведущие к этим решениям, скрыты или слишком сложны, чтобы их отслеживать, но зато мы можем следить за результатом, испытывая чувство, что мы приняли решение. Например, мы пришли на праздник и хотим произвести впечатление на гостей. Подумайте обо всех причинах, заставляющих нас желать этого: социальная тревожность, страх быть отвергнутым, потребность быть в центре внимания и так далее. Что мы делаем? Мы полагаемся на свой прошлый опыт и решаем рассказать анекдот. Мы наблюдаем результат и затем сохраняем его в резерве на случай будущих праздников. Мы рассказали анекдот, но были ли мы вольны сделать по-другому? Конечно, мы чувствовали, что приняли такое решение, но при этом на наш выбор влиял опыт прошлых ситуаций, а также социальные нормы и правила. Если же наше поведение оказалось неуместным или мы совершили оплошность, то испытываем неловкость и смущение и в тайне спрашиваем себя: «О чем я думал?»
Ощущение свободной воли, стоящей за нашими мыслями и действиями, заставляет нас воспринимать ее как инициатора наших решений, хотя это не совсем так. Зато чувство свободы воли помогает нам отследить, что мы сделали или не сделали, и что следует или не следует повторять в будущем. Если наши осознанные намерения предшествуют нашим действиям, естественно предполагать, что эти действия являются добровольными.
Такое авторство действия требует иллюзии единого, цельного чувства Я. В конце концов, весьма полезно знать, кто несет за все ответственность. Уэгнер[299] назвал этого Мастера Иллюзий «Great Selfini»[300]. Когда мы действуем в мире, мы интерпретируем последовательность действий с точки зрения привилегированной позиции нашего единственного Я. Это приводит к некоторым интересным последствиям. Например, мы помним свои действия гораздо лучше, чем действия других. Идет ли речь о ходьбе, бросании дротиков или хлопанье в ладоши, люди лучше узнают свои собственные движения, чем движения других. А на деле выходит, что мы склонны помнить те действия, которые выполнили просто в ответ на «действия» мира. В ходе одного исследования[301] участники либо выбирали полоску бумаги из корзины, либо ее давал им в руки экспериментатор. Затем экспериментатор зачитывал слова, соответствующие каждому из кодов, указанных на этих полосках. В сравнении с теми, кто получил полоску из рук экспериментатора, выбравшие свою полоску сами помнили больше «своих» слов, хотя понятия не имели о цели эксперимента. Это была последовательность несвязанных действий, но поскольку большинство из нас заряжены вниманием к самим себе, мы, как правило, уделяем особое место всему, что делаем сами.
Однако подобно ложным воспоминаниям, авторство наших действий тоже может быть ошибочным. Например, собираясь сделать что-то, мы порой забываем, сделали это на самом деле или нет. Если вы попросите человека представить, что он ломает зубочистку, много раз подряд, а затем неделю спустя попросите его вспомнить свои действия, ему будет трудно припомнить, ломал ли он зубочистку на самом деле или нет[302]. Это как пытаться вспомнить, опустили вы письмо в ящик или просто представили, что сделали это? Даже просто наблюдая за тем, как кто-то выполняет некое действие, например, встряхивает бутылку, человек тоже может сформировать ложное воспоминание, будто сам выполнял это[303].
Поиск причины этих феноменов возвращает нас к встроенной системе зеркальных нейронов в нашем мозге, реагирующей на реальные действия, воображаемые действия и наблюдаемые.
Уэгнер полагает, что авторство действия подобно ментальному компасу, который помогает нам ориентироваться в сложности повседневной жизни. Словно автопилот, оно управляет судном в зависимости от курса, окружающих условий и положения стрелки компаса. У этого корабля нет капитана в рубке, читающего показания компаса, поскольку это снова вернет нас к иллюзии управляющего Я.