Следует отметить, что доверительность отношений, установившихся с Ершовым, была связана ещё и с тем, что ветеран совершенно спокойно признавал в Петровиче и Алексее выходцев из далёкого фронтового прошлого и даже не интересовался, как такое у них удалось. Получалось, что столь поразившая в апреле невозмутимость, с которой он выслушивал в кафе сделанное Петровичем сумбурное представление, не была результатом умопомрачения или влияния алкоголя. Алексей, всегда противившийся мистике, сделал для себя неожиданное открытие: десять-пятнадцать тысяч обывателей, ныне живущих на клочке земли, где закончили свой путь под миллион душ, не могут не иметь сродства с прошлым и не испытывать его повседневного влияния. И каждый день, пока он находился здесь, убеждал его в этом всё больше.
Так, повариха рассказывала, что к ней и к ещё одной её подруге достаточно часто по ночам заявляется немецкий солдат с закопчённым лицом и наполненной до краёв кружкой, которую он держит в полусогнутой руке; он просит напоить его и отказывается уходить, доколе эту просьбу не удовлетворят,- однако как только ему кивают на его на наполненную до края кружку, немец вливает её содержимое себе в глотку и тотчас же вспыхивает, словно факел. А егерь поведал словно о чём-то будничном и очевидном, что если задремать в засидке, то можно увидеть двух красноармейцев: один в наушниках, другой - с расстёгнутой полевой сумкой, оба медленно идут навстречу и просят, чтобы им “дали связь”. И что если указать им в сторону Седнёво, где когда-то находился штаб,- то они кивком головы выкажут благодарность и бесшумно удалятся в указанном направлении…
Благодаря знакомствам и всезнанию Ершова нашим искателям удалось не только побывать на многочисленных тайных и полутайных раскопках, но и в местах, где хранились поднятые из-под земли предметы войны. Один раз их даже завели в сарай, где молчаливые цверги с закрытыми лицами чистили и приводили в рабочее состояние огнестрельное оружие,- хотя подобного рода предметы интересовали Алексея менее всего. Нужны были документы и личные вещи, причём не только военного, но и гражданского происхождения.
Об интересе, который с прошлого сезона к ржевским раскопкам выказывают некие покупатели из Германии, здесь талдычили практически все. Несколько раз нашим друзьям удавалось инкогнито повстречаться с теми из местных, кого здесь называли “купцами”, представляющими иностранных заказчиков. Удалось выведать, что иностранцев прежде всего интересуют сохранившиеся документы - блокноты, дневники, уцелевшая штабная переписка и тому подобные вещи, причём отчего-то находимые на участках, где стояли советские части. Временами Петровичу удавалось даже проникать в схроны, где копатели держали приготовленное для демонстрации “барахлишко”, и выдавая себя за одного из “купцов”, внимательно его пересматривать.
Зримое появление конкурентов в другой раз не вызвало бы столь острой обеспокоенности, однако в голове у Алексея необъяснимая активность иностранных покупателей “копанины” сразу же соединилась с чередой странных и труднообъяснимых событий, приключившихся в Австрии. Паннонский луг, Каплицкий, демоническая рыжая Эмма, желавшая выведать пароль,- всё это могло быть не случайным недоразумением или желанием мошенников поживиться за счёт “богатеньких русских”, а частью некого более масштабного плана. Но в таком случае цель этого плана должна быть той же, что и у них - поиск доступа к счёту, где хранятся оставленные русским императором закладные всемирного богатства!
Да, так, скорее всего, и есть. Тогда в ту же канву ложится и неожиданное преследование в Хорватии, от которого они едва ушли, и несколько неприятных моментов, подмеченных Алексеем на московских улицах после возвращения из-за границы, которые запросто могли означать чьё-то негласное наблюдение за ним. Совпадений и подозрений становилось слишком много, поэтому нужно было спешить, усиливать поиски или, наоборот, чтобы не случилось непоправимого, уносить отсюда ноги.
Положение осложнялось тем, что никакой защиты, кроме госпожи удачи, у Алексея с Петровичем не имелось: наполовину фальшивые паспорта, незакрытое розыскное дело и, конечно же, отсутствие вменяемой биографии напрочь исключали любую помощь со стороны государства, в интересах которого они вели работу! При этом самым скверным было даже не ревностное желание местных полицейских Алексея изловить, а отсутствие биографии.
Ведь человек без паспорта, как известно, защищён хотя бы законами гуманизма, а вот человек без биографии - кто он?- разговаривающее ничто, оживший призрак, тень теней? Если в руках нет бумажки, которая в понятной форме подтверждала бы прошлое, то и будущего, каким бы реальным и ярким оно ни рисовалось, никто и ни за что не признает! Банкир Шолле, признавший довоенный паспорт Алексея, да ближайшие друзья - счастливое исключение; но даже если таких, как они, наберётся под хорошую команду единомышленников, то всё равно для общества он по-прежнему будет оставаться вне закона и разумения. Ибо их с Петровичем можно не просто безнаказанно убить, но и стереть о них всякую память, поскольку нельзя помнить того, чего не существовало…
Будущее для человека заведомо более значимо, чем прошлое, однако прошлое всегда оказывается сильней, ибо оно уже проходило под солнцем и, стало быть, в полной мере реально, в то время как будущее - нет. Наверное, в этом-то и заключаются основное противоречие мироздания и главная загадка бытия. Во всяком случае - загадка их с Петровичем бытия нынешнего, столь эксцентричного и невероятного, чтобы в него можно было поверить.
Постоянно думая обо всём этом, Алексей разрывался между страстным желанием денно и нощно наращивать усилия по поиску злополучных бумаг и необходимостью проявлять крайнюю осторожность. Чувство опасности, словно тяжёлая ноша, стало не на шутку тормозить и временами останавливать работу. Приходилось снова и снова изображать из себя туристов или рыбаков, без прежнего удовольствия жарить опостылевшие шашлыки и даже распевать песни заодно с хмельной компанией, прикатившей на охотбазу в выходные.
— Шлам!.. Один только шлам!— в сердцах выговаривал Петрович, когда осмотр новой порции вселявших надежду артефактов завершался очередной неудачей.
Иногда руки опускались, и сознание наполняла мысль, что шансы найти архив Рейхана спустя семьдесят лет, за которые в эту землю вошёл и просочился сквозь все её трещины и поры столп дождевой воды и талого снега высотою за пятьдесят метров, не просто близки к нулю, но нулю и равны. На одной чаше весов лежала призрачная надежда добиться успеха, на другой - усиливающаяся с каждым днём опасность, помноженная на риск лишиться всего, что удалось достичь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});