Читать интересную книгу Контраходцы (ЛП) - Дамасио Ален

— Вы писец.

— Дааа.

— Я Силен. Как я уже говорил, это схватка согласно Кодексу Кер Дербан. Не пытайтесь вмешиваться. Вы заставите меня вас убить.

— О какой схватке вы говорите? Эрг мертв! Вы его расплющили о землю!

— Эрг жив.

— Откуда вы это знаете?

— Я знаю.

— Он мертв!

— Я в нем достаточно разбираюсь, писец. В воздушном бою он может свалиться с тридцати метров, не повредив себе — и, главное, не подавая вида.

— Где он?

— Он под полотном воздушного шара. Он приходит в себя. Итак, вы даете мне слово писца: не вмешиваться?

— Я даю вам слово.

Он странно всмотрелся в меня своими желтыми глазами. Я протянул руку, и он ее пожал. Он собрался уходить, и из моей глотки сама собой вылетела фраза:

— Значит, Гончие существуют...

С улыбкой фавна он снова смерил меня взглядом и сказал:

— Гончих не существует, Строкнис. Существует только Погоня.

— Кто ее отряжает? Кто ей руководит?

— Страх. Ваш собственный страх.

Быть может, потому, что бессознательно я надеялся немного его задержать, но вероятнее — из неистребимого любопытства, я бросил:

— Какая у вас школа боя?

— Подвижность.

— А ранг?

— Молния.

— К вам, значит, не притронешься...

— Теоретически — да.

VI

Если так хочешь — я его достал...

) Он уже запрыгнул в свою колесницу, и я не могу толком сказать, парус это был или винт, воздушный змей, летательный аппарат? Он во мгновение ока отрегулировал набор маленьких треугольных парусов, заработал обеими ногами на педалях, спускал храповики и блокировал пропеллеры... Его аппарат подпрыгивал, взлетал вертикально, делал подряд несколько зигзагов, за ними пробежки, подвигаясь в сторону воздушного шара, выписывая на траве арабеску столь непредсказуемую, что она могла сойти за подпись — да в некотором роде ею и была.

∫ Не присоседиться ли (втихаря) было мне к какому-нибудь небольшому костерку, которые как бы (то тут, то там) прорывали тьму над прерией? Я, пьяненький, витал среди облакунов, меня всего одолел ностальгический ларкоз. Что же меня вело (кроме бегства от тела Кориолис, которое на моих глазах завалилось с моряком)? Голос Караколя. Он прихватил меня в один присест, я поискал и нашел его (маленький костерок, по сторонам которого они сидели, скрестив ноги, с энергичного вида человеком, загорелым и бородатым). По их взглядам я почувствовал, что моему присутствию не особо рады. Тем не менее, они пустили меня, не прерывая разговора, тон которого (для Караколя необычно серьезный, если не озабоченный) сразу заинтриговал меня:

— Тебя любили и тобой восхищались, этим сегодня могут похвастаться немногие сказители. Ты переходил с корабля на корабль, маленький Караколь, из поселка в дворец, ты впитывал и поднимался выше, ты шагал по диагонали, ты питался женщинами и праздниками, пейзажами... Повсюду сеньеры звали тебя, и ты никогда не отказывал. И вот в один прекрасный день ты пересекаешься с Ордой, спрыгиваешь с корабля и исчезаешь. И вот ты ордынец уже... как уже долго?

— Пять лет.

— И ты планируешь остаться с ними?

— Я бы пошел с ними, если ветер пожелает, до края земли.

— Почему?

Караколь ответил не сразу. Он обернулся ко мне и молча испытующе оглядел:

— Ларко, коль скоро ветер занес тебя в эту бухту, где тебя не ждали, я приму тебя. Знай, что перед тобой старейший из моих друзей-фреолов — Лердоан, философ. Этот разговор коснется сторон моей жизни, которые неизвестны всей орде — и должны остаться неизвестны. Готов ли ты прикоснуться к ним и чувствуешь ли, что сможешь о них не заикнуться?

— Думаю, да.

— Клянешься ли хранить в секрете безумные вещи, которые вот-вот услышишь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Клянусь облакунами.

— В твоем возрасте линять только...

Философ вслед за Караколем тщательно меня оглядел. Наконец он кивнул, чтобы (это я так расценил) дать знать нашему трубадуру, что он и в самом деле может говорить. Караколь нарвал несколько пригоршней травы и бросил их в огонь. (Они шипят.) Все в его, обычно таком непостоянном, поведении свидетельствовало о том, что он этой беседе придавал решающее значение:

— Долгое время моя жизнь, как и твоя, Лердоан, подчинялась потребности в движении. Ничего не было для меня дороже путешествий, потому что они потенциально обладали могуществом: били струей нового, нетронутыми девушками, неизведанным. Предлагали мне не просто людскую вселенную: Многообразие! Годами я упивался разнообразием. Затем постепенно я почувствовал, что моя свежесть восприятия иссякает. Конечно, кое-какие из встреч пусть нечасто, но живо затрагивали меня. Но в остальном, и в интиме тоже, те чувства, что били из меня и так долго — скажем так — составляли мой шарм, атрофировались. И в глубине души я упрашивал тех, с кем сталкивался, восхищаться мной, в то время как сам я, пассивный, выжидающий, словно пушах[27], поделка судьбы, — я потерял даже тягу к разнообразию. Я все так же безусловно оставался кочевником; вот они напоказ, доказательства, — на моем арлекинском свитере. У меня всегда на языке была какая-нибудь история, утащенная из ближайшей деревни. Но по внутренним ощущениям — я больше не странствовал. Я повторялся. Вместо того, чтобы скитаться, я набирал избыток. Я стал подобен бурдюку, ожидающему наполнения и готовому опорожниться перед первым сеньером!

— Ты главным образом стремился стать необъятным, если припомнишь. Ты хотел разрастись, как земля, заполнить себя, набраться груза опыта. Понять, кто мы такие — мы, люди.

— Я и стал необъятен, Лердоан. Необъятен вроде моего трико: все из лоскутов, сшито по вдохновению, соткано из страстей, и расползается без конца. Посмотри!

— Обожаю это трико, оно так хорошо выражает тебя... И очеловечивает тоже...

— Что покажется тебе странным, так это то, что я начал понимать ветер только тогда, когда вошел в Орду. Не то чтобы они лучше вас, Фреолов, знали, что такое ветер. Ларко тебе может подтвердить: у них есть техническое, из опыта, совершенно шутовское понимание. Они черта с два сумеют выжать все толком из ветряной турбины! Они понятия не имеют, как быстра может быть парусная колесница. Тем не менее, они контрят пешими, как никто другой — вплоть до того, что посоперничают со зверьем вроде горса.

Поначалу меня позабавил их простецкий подход. Потом я начал контрить с ними, дни за днями, ветер в рожу, и я научился!

Я научился тому, что уже, как был уверен, знал, Лердоан! Понемногу. Масса, плотное тесто ветра. Поначалу ты уже не ешь, ты больше не голоден, ты питаешься шквалами. Знаешь, у них нет никаких инструментов. Даже простейшего анемометра! Они вбивают в землю колья и вешают куски тряпки — чтобы немного уточнить обстановку перед отправлением в путь! Но на самом деле нет того, чего бы они не знали, просто встав и прикрыв глаза: поток, его скорость, его периоды, амплитуда всплесков, характер турбулентности — все!

И даже то, что встретится дальше — судя по вязкости воздуха, его плоти!

— У Орды всегда были свои отношения с ветром... Именно их связь позволит определить новые формы ветра там, где фреолам, обшарившим землю во всю ширь, ничего не открыть!

— Со скоростью тоже свои отношения, и с пространством. Пока был фреолом, я жил картами. Помню, как мы летали от города к городу, ведомые секстантом. Меж двух пунктов мы, конечно, наслаждались пейзажем, но как пробелом между двумя материальностями. Кочевниками, вот кем мы были, но кочевниками организованными, с ясным местом в пространстве, которые в любой момент знали, где они находятся и куда направляются. Мы рисовали четкие диагонали на уже готовой сетке. А в орде у нас есть только карта трассы в целом, вытатуированная на хребтах у Степа, Пьетро, Сова, Голгота... У каждого из них по участку трассы.