Читать интересную книгу Аквитанская львица - Дмитрий Агалаков

Она тоже часами сидела на берегу, и оставшиеся в живых менестрели перебирали струны своих виол и пели грустные песни — и эту музыку подхватывали волны и несли далеко на запад. Может быть, к берегам родной Аквитании?

Две трети дворцов на колесах осталось на горных дорогах Анатолийских гор. Окружение благородных дам поредело — многие лишились большей части своих фрейлин, камеристок и прочих служанок. А иные аристократки и сами почили в пределах злосчастной горы и на дне ее пропасти.

Великое приключение обернулось страшной бедой, и теперь все эти женщины лечили свои души легким шумом анатолийского прибоя и видом далекого синего горизонта. Никому не хотелось оборачиваться назад, где были горы. Слишком много горя, связанного с вершинами, уже неизбывно поселилось в их сердцах. И если бы сейчас им предложили выбор: отправиться домой в благословенную Францию или продолжать путь, большинство выбрало бы возвращение домой. Но они сами увязались за своими мужчинами, и теперь им предстояло идти дальше — к Святой земле.

Вот уж верно, что крест, то крест.

Через месяц в Анталию прибыла флотилия из Константинополя. Дождались-таки! Но, разглядывая ее с берега, Людовик еще издалека удивился малочисленности выделенного ему флота. И когда корабли встали на якорь и капитан головного судна сошел на берег, первым вопросом короля было:

— Почему так мало кораблей? Мы и половины не посадим на них!

Но капитан-грек, препоясанный широким кожаным ремнем с кривой саблей на левом боку, только пожал плечами:

— Надо спросить у офицера, которого посылал наш правитель, ваше величество.

Людовик спросил у офицера, но тот переадресовал его самому правителю Анталии. А последний, в своем дворце, только пожал плечами, что означало: все вопросы к императору. Понятно, спросить у самого Мануила Комнина, как и почему вышла накладка, не представлялось никакой возможности. Первый раз Людовик пожалел, что не послушался епископа Лангрского и не осадил Константинополь.

Но выбирать не приходилось — и от королевского гнева количество кораблей увеличиться вряд ли могло.

— Мы пойдем сушей, — сказал Людовик на военном совете, в скромном дворце, выделенном ему правителем Анталии.

И тут знать взбунтовалась. Первый раз Людовик почувствовал, что он не император Византии, слово которого равно слову Бога, а всего лишь король франков — первый из первых.

Вперед выступил граф Шампани.

— Ваше величество, — сказал он, — мы больше не пойдем через горы. Я больше не пойду. И не пойдут мои люди — из них не осталось и трети! Хватит с нас бед и лишений. И бесславной смерти. Это мое последнее слово.

— И я не пойду, государь, — поддержал его граф Фландрии, тоже потерявший немало своих людей. — И мои рыцари не пойдут — пример есть. Принять смерть в бою — одно дело, а получить стрелу в спину или сорваться в пропасть, подобно нерадивой овце, — совсем другое!

— Лучше сразу возвратиться домой и признаться папе, что наш поход был неудачен, чем вновь карабкаться по вершинам этих чертовых гор, — сказал самый влиятельный аристократ Франции после Людовика Седьмого — граф Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым. Он поправил засохшую веточку дрока на своем берете — за эту веточку, которую он неизменно носил на любом головном уборе, даже на шишаке, его и прозвали Плантагенетом. — А еще лучше поплыву-ка я сразу в Иерусалим, на могилу моего отца Фулька. И потом, я давал обет поклониться Гробу Господню. А бродяжничая по этим скалам, — усмехнулся он, оглядывая других баронов, — можно и не сдержать свой обет. — Сын короля Иерусалима неожиданно стал предельно серьезен. — Я не иду через горы. Это и мое последнее слово, государь.

Три самых влиятельных аристократа Франции выразили общее мнение — все первые бароны королевства, выжившие после засады в Кадмских горах, отказались идти побережьем через турецкие земли. Впрочем, было ясно и другое — решение этого вопроса не обошлось без участия их женщин. Ни под каким предлогом аристократки, еще год назад надеявшиеся весело провести время, не хотели более путешествовать под градом турецких стрел, ежечасно ожидая засады и обвала камней. Хватит горных карнизов! Да здравствует море!

Но и сам Людовик понимал их правоту. И вновь думал: прими они предложение Рожера Сицилийского, уже давно и без потерь добрались бы все до Святой земли. На военном совете решили посадить на корабли самую родовитую часть армии, включая благородных дам с их потрепанными дворами, и отплыть в Антиохию, А в Анталии оставить самых бедных рыцарей, не могущих похвастаться своим древним родом, простых воинов, всех без исключения паломников, так жаждавших поскорее увидеть Землю обетованную, больных и раненых.

Треть пышного каравана полегла под стрелами в горах, половина из выживших оставалась на анатолийском берегу. Людовик лично назначил старших и пообещал, что византийский император пришлет корабли и за ними.

Сердце его больно сжималось, когда он, отплывая на головном корабле, видел берег, где его провожали тысячи людей — они плакали и махали ему руками.

Не ведал он другого, что правитель Анталии не пошлет гонцов к Мануилу Комнину за новыми кораблями, а если бы и послал, то императору вряд ли было бы до них дело. Правитель города запрет ворота и, едва паруса кораблей с королем Франции и его ватагой скроются за горизонтом, отменит указ кормить пилигримов. В лагере, где останутся несколько десятков тысяч человек, скоро начнется мор. Бедные рыцари, воины и все, кто был способен проделать еще несколько переходов, отправятся сами пешком в Святую землю, но ни один из них не дойдет до нее. Они попадут в лапы поджидавших их на горных дорогах турков, и те паломники, кто не будет убит, попадут в рабство Иконийскому султану. А те пилигримы, что останутся под стенами Анталии, умрут голодной смертью.

Ничего этого Людовик, надеявшийся на лучший исход своего похода, пока еще не знал. Его ждала впереди Святая земля и подвиги. Так он думал, хватая ртом соленый морской ветер.

Ожиданием была полна и его супруга. Но думала она не о великих деяниях на земле Палестины и не о Гробе Господнем, а об одном-единственном человеке — о том, кто никогда и никому не дал бы ее в обиду! Что бы она не натворила! Кто простил бы ей все. Алиенора думала о своем родном дядюшке и друге детства Раймунде Пуатьерском.

Вот кто ждал ее, вот кто ее любил!

Волны разбивались о борта корабля, заливая палубу брызгами, подол платья королевы, ее истоптанные сапожки. А она улыбалась. Никогда еще мир не был так враждебен к ней! Ее считали виновницей многих бед. В первую очередь — собственный муж и ненавистные ей тамплиеры во главе с Эвраром де Баром. Но даже свои, южане, порой недобро косились на нее. И первые баронессы королевства, глядя, как переменился к жене Людовик, тоже сторонились своей государыни — они также понимали: поплыви крестоносцы на кораблях Рожера Сицилийского, все бы обошлось, все бы уцелели, и не понадобилось бы им терпеть весь этот ужас. Правда, один раз Людовик хотел было помириться со своей женой. Дело было под вечер, над Средиземным морем светила полная луна — ее серебра хватало на всю черную зыбь, что простиралась во все стороны света. Король взял ее руку в свою и хотел было обнять, она не сопротивлялась, да и могла ли? Но право говорить у нее никто не отнимал.

— Вы решили прервать ваш пост, ваше величество? — не глядя на мужа, с усмешкой бросила она.

Людовик выпустил ее руку и, ни слова не говоря, ушел в свою каюту. Но ей уже было наплевать на его чувства. Она бы никогда не смогла простить ему того оскорбления, брошенного при всех на карнизе Кадмских гор. Зря ее муж забыл — забыл главное! — что она согревала его постель все эти десять месяцев пути, давала ему все, что могла дать женщина мужчине! И он принимал эти дары с великой радостью! И не помышлял поститься! А едва пришла беда, едва он проморгал ее, оказалось очень просто превратиться в неблагодарного и черствого истукана!

День сменяла ночь, и византийские корабли плыли в сторону Святой земли. И королева Алиенора ждала. Она улыбалась, зажмуривая глаза, когда ветер напористо бил ей в лицо и пытался растрепать убранные в косы и хитро заплетенные волосы. Смерть, испытания и снова смерть. Пусть! Еще дома, во Франции, все было задумано и сделано ради одного человека — великолепного Раймунда Пуатьерского, а ныне — князя Антиохийского.

Наконец, сама она жива, размышляла Алиенора, и готова жить дальше. И любить. А рыцари — на то они и рыцари, чтобы храбро отдавать жизнь за свою госпожу. И если бы сейчас ее спросили: стоило ли всех этих жертв хотя бы одно ее свидание с князем Антиохии, она по-королевски смело ответила бы: «Да».

Глава третья

Раймунд Великолепный

1

В Винчестерском замке было холодно и неуютно. И не только потому, что в слюдяные окна, через щели, то и дело вонзался холодный мартовский ветер. Весь замок затаился в эти дни, когда Англия оказалась на пороге гражданской войны.