дверь, села бы на унитаз, она этого так ждала, а из-за меня ничего не получилось. Значит, мать все же помнит о моем присутствии, это хорошо. Мать спустила воду, вышла и направилась на кухню. Из крана полилась вода – она сварит кофе и придет ко мне. Шум воды стих, кофе готов, но мать не приходила. Кофе сварился, по дому пополз запах кофе, он приглушал страх, мать не приходила. Она налила кофе в зеленую чашку с золотой каемкой, мать моего детства окрашена для меня зеленым. Она открыла сервант, зашуршала оберткой печенья, мать решила выпить кофе с шоколадными печеньями, потому что сегодня воскресенье, она забыла, что я слежу за ней. Мать села на отцовское место и посмотрела на белый палисадник за окном, белые стволы берез по краям, яблоню возле ворот, такую высокую, что с кровати я видела в окно ее ветки. У матери слабость. Она сидела на отцовском месте, смотрела на пейзаж, к которому ее приковали, от которого ей было никуда не деться, а еще от двоих детей и от мужа, о которых она обязана была заботиться, пустым взглядом мать уставилась в столешницу: подумать только, во что превратилась моя жизнь! Меня переполнило сочувствие к матери, оно рвалось наружу, меня тянуло вбежать на кухню, обнять мать, утешить ее, поблагодарить ее за то, что она, хоть ей и хотелось уехать, не бросила нас. Впрочем, сейчас я думаю, что в детстве видела в матери то, чего хотелось мне самой, собственное желание сбежать, которого я не осмеливалась признать, потому что была сильнее привязана к нашему желтому дому, чем мать. Поэтому, возможно, я ошибалась, возможно, мать была всем довольна, безоговорочно счастлива, возможно, мать сидела на кухне и смотрела в окно на такой знакомый и любимый пейзаж, точнее, она была бы безоговорочно счастлива, если бы ее старшая дочь не лежала больная в соседней комнате. Что чувствовала мать? Хотелось ли ей побежать ко мне в надежде, что я протяну к ней руки, уткнуться в меня печальным лицом, сказать: «Девочка моя!» – чтобы мы грустили вместе, а не каждая по отдельности. Я бездействовала, не осмеливалась сходить в туалет, боясь увидеть в карих глазах матери разочарование, она жаждала избавиться от этой невыполнимой, утомительной задачи. Мать взяла еще одно печенье, и я не могла сдерживаться и дальше, тихо встала я с кровати и прокралась в ванную, мать меня не услышала или не хотела слышать, сидела, как я и предполагала, на отцовском месте, повернувшись спиной ко мне и ко всему дому, глядя на палисадник и деревья, я закрыла дверь, набросала в унитаз туалетной бумаги, чтобы приглушить воду, но не могла же я не спустить за собой, вода булькала и журчала, когда все стихло, я прислушалась, опасливо приоткрыла дверь и увидела, что мать сидит на прежнем месте, неподвижно глядя в окно, я юркнула обратно в комнату и легла, сердце дрожало. Что, если мать и впрямь смертельно больна? Мне снова захотелось броситься к ней, обнять, но было нельзя. Если мать умрет, то и я умру, это уж точно. В коридоре послышались шаги матери, голова у меня похолодела, холод переполз на плечи, сердце подскочило к горлу, дыхание перехватило, я зажмурилась. Она стояла в дверях, от ее халата пахло ночной матерью. «Ты заболела», – сказала она. Я кивнула. Мать помолчала, раздумывая, что сказать, я тоже молчала. Что она делала бы, не будь меня дома, не испорть я все?
«Позавтракаешь на кухне? Как себя чувствуешь?» – спросила она. Какой же ответ правильный? Я догадалась, что ей хочется позавтракать в одиночестве. Лучше мне в комнате побыть – так я ответила. Мать ушла. Судя по звукам, она налила в свою зеленую чашку с золотой каемкой еще кофе и уселась на отцовское место, возможно, я ошиблась с ответом. Она выдвинула ящик серванта и открыла холодильник, я лежала с закрытыми глазами и прислушивалась к журчанию воды, мать поставила кастрюлю на плиту, звякнула ножом о тарелку. Снова шаги, они приближались, мать ногой толкнула дверь и вошла в комнату. В руках она держала поднос. Она велела мне сесть и, поставив поднос мне на колени, произнесла: «Ну вот, как принцесса». На подносе были вареное яйцо, солонка, нож, чайная ложка, тарелка с двумя бутербродами – с сыром и с вареньем, стакан молока, салфетка с золотыми звездочками для рождественской сервировки.
Я вслушивалась, но ничего не слышала, может, мать сидит на кухне и тоже прислушивается? Сколько, интересно, полагается съесть тому, кто, вроде меня, болен? Когда мы простужались, мать взбивала нам гоголь-моголь и делала свежевыжатый апельсиновый сок, потому что, когда ты болен, нужны витамины, чтобы выздороветь. Я решила съесть яйцо и отрезала верхушку, но слишком много, желток вытек на салфетку, которую уже было не спасти, я облизала желток, доела яйцо, вытерла салфеткой пятна, свернула ее и сунула в пустую яичную скорлупку, после чего выпила немного молока. Ждала.
Шаги в коридоре, мать на пороге, судя по выражению ее лица, с едой я не ошиблась, мать унесла поднос, вернулась с серебряной расческой и, усевшись на кровать, спросила, не хочу ли я расчесать ей волосы. Прежде я тайком расчесывалась серебряной расческой, мать знала об этом, и теперь я не могла себя заставить взять расческу в руки. Мать вопросительно посмотрела на меня, я все же взяла расческу, осторожно поднесла ее к волосам матери, бережно провела по ним. «Ты получше расчесывай», – сказала мать, но дергать сильнее я не осмеливалась, расческа была чересчур тяжелой, а на меня и впрямь навалилась слабость, мать вздохнула, забрала у меня расческу, отнесла ее в родительскую спальню, положила там на комод и, вернувшись, велела мне встать и надеть халат. Дождавшись, когда я оденусь, она отвела меня на кухню, достала принадлежности для рисования, поставила посреди кухни стул, села на него и попросила меня ее нарисовать. Наверное, и правда сильно заболела.
Рисовала я хорошо. Этого не отнимешь. Отец не жаловал живопись. «На это фотоаппараты есть», – отвечал отец, когда мать рассказывала, что в детстве хорошо рисовала цветы. Однажды отец подарил матери на день рождения фотоаппарат, она не пользовалась им, зато, когда нам по биологии задали нарисовать шмелей и мать показала мой рисунок отцу, тот сказал: «Девчонка хорошо рисует, этого не отнимешь». Я села за стол и открыла блокнот. Ночью я не спала, представляя, как мать похищают разбойники, но если я нарисую ее так, чтобы