Читать интересную книгу Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина Жирарден

На балу в Ратуше были замечены дамы в черных платьях с красной вышивкой; рисунок изображал коралловые ветви и языки пламени; нам этот наряд не по душе. Мораль: в области элегантности напоминания об аде неуместны.

Случалось ли вам бывать вечером в соборе Лоретской Богоматери[261]? Случалось ли слушать там религиозную музыку, на которую присутствующие обращают так мало внимания? В этой церкви слабо веришь, что находишься в храме, и мы очень хорошо понимаем ту молодую особу, которая, рассказывая отцу об этом благочестивом собрании, воскликнула: «Там так болтали! так ерзали! так шумели! Право, у меня душа болела за священников».

Значение всех слов относительно: поступок, который сегодня кажется ошибкой, завтра может предстать подвигом; приступ гнева может именоваться глупым безумством, а может — священным негодованием; убить человека — преступление, и тот, кто его совершил, именуется убийцей; убивать нескольких людей в назначенный час — это ремесло, и тот, кто его избрал, именуется палачом; убивать множество людей, выстроенных определенным образом, — это слава, и тот, кто ее завоевал, именуется героем. С подобными вещами мы сталкиваемся каждый день: не ответить на письмо — постыдная неучтивость; не ответить на полсотни писем — законное право, и право это принадлежит нам; за день от пятнадцати до двадцати человек просят нас уделить им несколько минут, мы надеемся, что нам простят наше отсутствие на всех этих бесчисленных свиданиях. Принимать каждое утро два десятка любезных и остроумных собеседников было бы, без сомнения, чрезвычайно приятно; увы, приходится признать, что мы не созданы для этого блаженства; вкушать его нам некогда.

29 июня 1837 г. Самый ужасный день в году. — Бал национальной гвардии. — Душистая бумага

Туман застилает глаза, в воздухе сгущается тьма; с утра отовсюду доносился стук, а теперь дом содрогается от глухого домашнего грома; зловонные потоки желтой лавы разливаются по всем комнатам; кругом пустыня; грубые полуголые люди выносят наружу, словно скверный хлам, наши самые драгоценные сокровища и сваливают в кучу вещи, милые нашему сердцу. Стулья и кресла поставлены вверх ногами. На обеденном столе красуются предметы, какие менее всего ожидаешь увидеть в этом месте. Арфа под зеленым покровом возмущенно стенает от наносимых ей оскорблений, а позолоченная кровать, внезапно пустившаяся в странствия, изумляется при виде новых пейзажей, стыдливо задергивает легкий полог и вся дрожит от страха!.. Все дело в том, что настал самый ужасный день в году, день, который мы тщетно пытались отдалить; мы так долго не верили, что наступит весна, что сомневались и в приходе лета; однако же оно пришло; мы призывали его изо всех сил — значит, теперь надо радоваться, надо мужественно сносить жару и, главное, безропотно пережить тот роковой день, когда из дома выносят ковры.

Счастлив тот, кто в этот день может спастись бегством, поехать завтракать к другу и остаться у него до вечера! Несчастен, трижды несчастен тот, кого неумолимый долг заставляет провести эти чудовищные часы дома! Ни единого уголка, пригодного для жизни; в одной комнате нет даже стула, в другой собрана мебель со всего дома! Стулья взгромоздились на столы, диванные подушки влезли на стулья; шкаф напоминает осажденную крепость. Несчастный хозяин дома хочет позавтракать. «Ах, сударь! Да ведь чашки и ножи остались в шкафу». Несчастному приходится обойтись без ножа и пить из кухонного стакана; ничего удивительного: не стоит даже мечтать о нормальном завтраке в день, когда из вашего дома вынесли ковры.

Хозяину дома приносят счет на 60 франков; не желая заставлять торговца приходить еще раз за такой безделицей, он направляется к секретеру, чтобы взять деньги; он входит в спальню и машинально идет к тому месту, где этот секретер стоял испокон веков; но там пусто. Вспомнив, какой сегодня день, хозяин дома решает попытать счастья в гостиной; но она тоже пуста; люди, именуемые полотерами, освежают паркет. Что же делать! Несчастный возвращается назад и тайными тропами пробирается в столовую; поискав глазами секретер, он обнаруживает его в глубине комнаты, за роялем, и идет на приступ. Он пробирается между двух гор стульев, отодвигает диван, выказывает чудеса ловкости. И вот наконец он у цели; ключ вставлен в замок, секретер открывается — но не до конца; крышка его не падает, как подъемный мост, а лишь приотворяется, словно утренний цветок: раскрыться до конца секретеру мешает рояль, и все старания его несчастного владельца остаются тщетны. Перед роялем стоят кресла и огромный диван, их с места не сдвинешь; бедняга пытается просунуть руку в узкую щель, но рука застревает, и в конце концов ему приходится отослать кредитора ни с чем. Не стоит надеяться отыскать деньги в тот день, когда из вашего дома вынесли ковры.

Но и это еще не все: несчастный получил восхитительное письмо, в каждом слове которого сквозит любовь или, хуже того, кокетство, которое, впрочем, настоящей любви противопоказано; сочинительница этого упоительного письма приглашает нашего героя на обед. Он жаждет немедленно ответить ей; самые нежные слова толпятся в его уме; вне себя от радости, он желает двадцатью разными, но одинаково изысканными способами сказать «да» — ибо он, разумеется, принимает приглашение, принимает с восторгом. Он бросается к первому попавшемуся столу, но стол этот — ломберный; несчастный тревожно обводит глазами комнату в поисках письменного стола, но того и след простыл. Бедняга призывает слугу. «Франсуа, где, в конце концов, мой письменный стол?» — «Вон там, сударь». — «Да где же? Я ничего не вижу; ах, вот он где — за шкафом». В самом деле, письменный стол притаился за огромным шкафом работы Буля — слишком красивым и дорогим, чтобы кто-нибудь осмелился лишний раз сдвигать его с места. Не говоря уж о том, что перед ним стоит комод. «Дайте мне, по крайней мере, чернильницу». — «Простите, сударь, но я как раз решил ее почистить, там внутри скопилось очень много пыли. Вы помните, сударь, что посыльный ждет ответа?» Нет, положительно, тут никакого терпения не хватит!

Несчастный решается ответить устно: «Передайте, что я почту за честь… что я приношу госпоже Р… тысячу извинений за то, что не отвечаю ей письмом; дело в том, что у меня из дома вынесли ковры и мне не на чем писать». Франсуа, не поняв начала фразы, преподносит посланцу госпожи Р… свой вольный перевод, который звучит следующим образом: «Мой господин приносит вашей госпоже тысячу извинений за то, что не имеет чести ответить ей; ведь у нас из дома вынесли ковры».

И прибавляет от себя: «А пыль какая! Я уже три года здесь служу и никогда еще не видел столько пыли». Другой слуга отвечает со знанием дела: «Паркет придется натирать не меньше двух недель: иначе он блестеть не будет», — после чего уходит восвояси и является к своей госпоже. «Ну что?» — спрашивает она нетерпеливо. «Господин *** приносит тысячу извинений, он не сможет иметь этой чести, потому что у него из дома вынесли ковры». Госпожа Р… от изумления лишается дара речи. «Как это понять? — думает она. — Он не может обедать у меня, потому что у него из дома вынесли ковры?» Она зовет слугу: «Вы говорили с ним самим?» — «Нет, сударыня, я говорил с его камердинером, он сказал, что его господин был очень раздосадован и что он не может иметь чести написать к вам, сударыня, потому что у него из дома вынесли ковры». «Ах вот как! — думает госпожа Р. — Он не может написать и не хочет прийти! Все ясно: госпожа Б… и госпожа М… позвали его сегодня вечером на Елисейские Поля, их общество ему приятнее моего». Молодая дама бледнеет от обиды и стремительно меняет планы на вечер. Она хотела устроить у себя обед в домашнем кругу, а после обеда отправиться на прогулку в Тиволи; кроме господина *** она позвала одну молодую пару. Теперь она решается все переменить и провести день за городом, у сестры; она отдает приказания слугам и пишет молодой паре: «Я заеду за вами в пять часов, мы поедем обедать в Сюрен[262], возьмем с собой вашу крошку Изору, пусть поиграет с детьми моей сестры». Госпожа де Р… рассчитала все правильно; она знает, что ради удовольствия дочки молодая чета простит ей любые капризы. В шесть вечера она вместе с молодой четой и крошкой Изорой отбывает за город, и ровно в это же самое время дом несчастного господина *** вновь обретает жилой вид. Мебель расставлена по местам; секретер открыт: теперь можно заплатить по любому мелкому счету. Письменный стол стоит, как и прежде, перед окном; теперь можно ответить на сколько угодно любовных посланий. Юноша принимается одеваться, предвкушая долгий вечер в обществе женщины, который он очень хочет понравиться; поэтому одевается он особенно тщательно. Белые шелковые чулки его отличаются аристократической тонкостью; лакированные туфли блестят так, словно и не было всех утренних мучений; вид его прелестен; он доволен собой. Он чувствует, что неотразим. Нисколько в этом не сомневаясь, он пускается в путь. Легкое тильбюри мчит его к прекрасному особняку госпожи Р… Он спешит, он боится опоздать. Добравшись до цели, он выходит из экипажа прямо подле ворот и, отослав юного грума, пересекает двор; не слушая привратника, который пытается его остановить, он поднимается по лестнице и встречает дворецкого в синем фраке, в шляпе и с тростью в руке. Непохоже, чтобы здесь ждали гостей к обеду. Смущенный юноша спрашивает госпожу де Р… Дворецкий учтиво снимает шляпу и отвечает: «Госпожа де Р… уехала ОБЕДАТЬ за город». Поначалу несчастный стоит как громом пораженный, а затем бросается во двор, но прошло целых пять минут, и резвый конь уже умчал тильбюри очень далеко. Проклятие! Вдобавок ко всему несчастный вынужден пешком плестись обедать в соседний ресторан. Он быстро сообразил, в чем дело; он понимает, что госпожа де Р… не кокетка, что одно лишь недоразумение заставило ее так стремительно изменить планы; он догадывается, что простаки-слуги переиначили его ответ; он не знает, что именно они сказали, но уверен, что в точности они его фразу не передали. Он вспоминает записку, на которую должен был ответить, препятствие, которое помешало ему это сделать, и голос опытности твердит ему меланхолический припев: «Не стоит надеяться преуспеть в любви в день, когда из вашего дома вынесли ковры».