Теперь все было готово. Стараясь даже не дышать, он скользнул в хижину, где лежал связанный Увера. Увидев нож в руке Максима, Хосе осклабился. Он открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Максим прижал ладонь к пересохшим губам и резанул по ремням, стягивающим руки. Задубевшая сыромятная кожа подалась не сразу, и Максиму пришлось некоторое время пилить путы, сдувая со лба лезущие в глаза волосы и стараясь не пыхтеть. Хосе затих и лежал, не двигаясь, лишь поблескивая в темноте полусумасшедшими глазами.
Наконец Максим одолел ремни и отступил.
– Твои кони справа у коновязи, – шепнул он.
– А вещь мне отдашь? – спросил Хосе, и на его лице мелькнуло нехорошее веселье. Максим покачал головой. – Зря, – сказал Увера и, пригибаясь, вышел из хижины.
Максим выбрался следом и опрометью бросился к себе.
Когда индейцы, так и не догнавшие последнего Увера, заглянули в хижину, Максим сидел, кутаясь в одеяло, и отчаянно тер глаза.
– Что за шум был? – спросил он, давя зевок.
– Вставай, – холодно ответил касик. – Пора ехать.
Асунсьон, январь, 1957 год
Максим лихо осадил у ограды сада дребезжащий грузовичок, арендованный рядом с аэропортом в мастерской мрачного китайца. На секунду положил голову на руль. Его все еще слегка мутило после перелета. Максим горько жалел, что не вернулся рекой – дольше и, возможно, в сопровождении кого-нибудь из индейцев, но надежнее и не так мучительно. Но что-то будто толкало его под локоть, заставляло торопиться. Фигурка броненосца жгла руки.
От своей охраны, больше похожей на конвой, Максим избавился только в Пуэрто-Касадо. Появление странного отряда произвело сенсацию в городке, не видавшем такого почти тридцать лет. Синьора Паула растроганно заметила, что это напоминает ей лучшие времена. Глаза матроны затуманились, и она предалась воспоминаниям о лихих офицерах, заполонивших Пуэрто-Касадо в Чакскую войну, не то, что сейчас, когда бедным девушкам совсем нет работы. Индейцы оставили Максима в покое, только когда убедились, что он сел в самолет. Сюрреалистичное зрелище отряда, выстроившегося на своих мулах вдоль взлетной полосы, какое-то время заставляло Максима посмеиваться, но потом тягости полета взяли вверх, и большую часть времени, проведенного в воздухе, Максим был способен только нервно теребить в руках бумажный пакет, тупо глядя прямо перед собой.
К горлу опять подкатил тяжелый ком. Максим скривился и отхлебнул из фляги воды. Тошнота отступила, и его снова охватило острое волнение. Бросив машину, Максим почти бегом пересек двор, толкнул дверь генеральского дома и замер, еще не в силах осознать перемен, но уже потрясенный ими.
– Иван Тимофеевич! – окликнул он, неуверенно входя и оглядываясь.
Дом Беляева был пуст. Никто не тянул на веранде мате, не возились на полу дети. Кресло, в котором генерал проводил столько времени, стояло в углу пустое и сиротливое, и через подлокотник мертво свисало аккуратно сложенное узорчатое пончо. Никаких звуков не доносилось со двора, не гремела на кухне посуда, и даже запахи исчезли, лишь слегка тянуло откуда-то сердечными каплями.
А еще в доме было очень чисто. В нем царила непривычная уютная опрятность, а какая-то стерильная, ледяная чистота помещения, в котором нет никого живого.
– Иван Тимофеевич! – снова позвал Максим. – Александра Александровна!
Еще ничего не понимая, но уже обмирая от ужаса, Максим быстро обошел дом. Никого. Даже толстый белый кот, любимец Александры Александровны, куда-то исчез – то ли ушел вместе со всеми, то ли спрятался, то ли удрал, потрясенный переменами…
Нога за ногу Максим вернулся к грузовичку. Куда теперь? В Барталамео Лас Касас? Домой, показаться отцу, сообщить, что вернулся, жив и здоров? Максим медленно вырулил из переулка на улицу побольше, еще не зная, в какую сторону свернет, стараясь не думать о жутком, мертвом порядке в доме генерала. Притормозил, пропуская машину.
С городом тоже что-то было не так. В городе творилось странное. Вдоль дороги, теряясь в резной тени жакаранд, шли индейцы из Чако. Не отдельные редкие группки по два-три человека, весело болтающие и глазеющие по сторонам, – сплошной поток молчаливых людей, идущих медленно, но целеустремленно.
Максим двинулся следом. Он уже все понял, но не желал верить, отказывался замечать траурные знаки. Сквозь листву мелькнул голубой луковичный купол храма Покрова Богородицы. Церковный двор был полон индейцев; толпа людей переполняла сквер и выплескивалась на тротуары. Неумело крестясь, они читали «Отче наш». Читали на чимакоко, читали перевод, сделанный когда-то для них генералом Белявым, и Максиму не нужно было заглядывать в церковь, чтобы понять, кого там отпевают.
Максим скорчился за рулем, пряча лицо. Слезы жгли горло.
Фигурка броненосца холодно и зло толкалась рядом с сердцем, и отдать ее теперь было некому.
ГЛАВА 10
ЛИАНА МЕРТВЫХ
Москва, октябрь, 2010 год
До открытия выставки оставалось совсем немного. Сергей еще раз прошелся по залу, ненадолго останавливаясь у каждой картины. Он давно научился сохранять видимость спокойствия, но под ложечкой до сих пор екало, как перед первой выставкой, оказавшейся совершенно провальной. После той неудачи ему впору было идти верстать визитки да клепать рекламные листовки, выкинув амбиции художника из головы, однако он продолжил писать – и выиграл. Основным источником денег все еще оставался компьютерный дизайн и заказные портреты, но баланс уже смещался в сторону картин. Сергей многое умел на уровне дилетанта со способностями, но по-настоящему ему удавались лишь две вещи: рисовать и принимать решения, а потом упираться рогами до тех пор, пока обстоятельства не складывались так, как ему было нужно.
У Юлькиного портрета он чуть задержался, с легким сожалением глядя на смуглое задиристое лицо. На редкость стремительный и нелепый романчик вышел, и кончился по-дурацки. Папа, что это было?! Слегка пожав плечами, Сергей двинулся дальше. Среди индейских танцовщиц, извивающихся вокруг костра, тоже угадывалась Юлька.
Время шло к полуночи, и в галерее остался только художник да директор, маленький сморщенный человечек с размашистым именем Матвей, которое ему совершенно не шло. В холодном электрическом свете лысина галериста отсвечивала почти стеклянным блеском. Засунув руки в карманы, Матвей застыл перед центральной картиной, висящей в торце зала.
– В берете было бы лучше, – скептически заметил он, оглядывая конские морды и сидящего у иллюминатора Че Гевару.
– Он тогда не носил берета.
– Он всегда носил берет. В наших сердцах. Ну да ладно, узнаваем. Главное – хорошая сопроводиловка. Коммунизм и кони апокалипсиса, – Матвей начал тихо раскачиваться, будто впадая в транс. – Постмодернистское переосмысление советской действительности. Призраки коммунизма во тьме. Конь рыж, бледен, черен… Че Гевара везет их в Америку, да, да. Он беременен бомбой, этот самолет, атомной, идеологической…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});