— 11 сентября 2001 года. Хотя, как мне представляется, именно в этом событии постмодерн нашёл своё самое зримое воплощение.
Американский философ и лингвист Брайан Макхейл, объединяя оба подхода, говорит о том, что после падения Берлинской стены пропала сама необходимость в большой политике, а потому между этим событием и последующей войной с террором возник «период междуцарствия».
Автор монографии «Постмодернизм: как социальная и культурная теории объясняют наше время», российский философ и культуролог Александр Владимирович Павлов предлагает написать на могильной плите постмодерна символический 2000 год — рубеж нового тысячелетия и крайней «усталости» от старых теорий и безуспешных попыток предложить новые.
«К XXI столетию, — пишет А. В. Павлов, — не осталось первопроходцев темы — философов и критиков, — которые бы продолжали исследовать меняющуюся эпоху в оптике теории постмодерна. […] Первым автором-учёным, который в 2000 году заявил о том, что мы живём в „новом времени”, стал Рауль Эшельман, назвавший нынешнюю эпоху „перформатизмом“ — новой искренностью в искусстве и культуре, пришедшей на смену постмодерна [Eshelman, 2008]. […]
В 2004 году Жиль Липовецкий провозгласил, что мы, оставив постмодерн позади, ныне живём в „гиперсо-временное время”, ключевыми характеристиками которого являются культ потребления., гипериндивидуализм, а также интенсивность культурных изменений [Lipovetsky, 2015: p. 191–208]. В 2009 году Николя Буррио провозгласил, что настало время альтермодерна — другого, противоположному постмодерну модерна, в центре которого находится идея культурных кочевников [Bourriaud, 2015: p. 219–230]. В 2010 году Тимотеус Вермюлен и Робин ван ден Аккер объявили о возникновении „структуры чувства“ метамодерна — сложного состояния чувственности по отношению к новой культуре, пришедшей на смену постмодернистской иронии [Akker van den, Vermeulen, 2010].
В 2012 году Джеффри Нилон выступил с идеей постпостмодернизма. В основу этой концепции легла интуиция Джеймисона относительно того, что постмодерн является культурной логикой позднего капитализма. […] „Новый“ капитализм для Нилона является современным, и его культурной логикой в таком случае оказывается постпостмодернизм [Nealon, 2012]. Наконец, в 2013 году Кристиан Морару ввёл в академический оборот понятие „космомодернизм”. Несмотря на интригующее название, в целом содержательное наполнение данного термина остаётся довольно скромным — это новый фон глобальной культуры, возникшей после окончания холодной волны [Moraru, 2011]. Это лишь некоторые из этапов развития постпостмодернизма, но они показывают, что это движение актуально».
Как резонно замечает сам А. В. Павлов, главной проблемой этих теорий оказывается то, что они игнорируют колоссальные изменения, которые произошли в обществе в связи с развитием цифровых технологий.
В самом деле, знакомясь с работами, которые упоминает А. В. Павлов, возникает неловкое ощущение, что их авторы словно бы застряли в прошлом веке. Теоретическая безразмерность постмодерна позволяет натянуть её на любое событие, но не ухватывает более никакой сущности.
Да, есть какие-то интересные прозрения, в частности и на мой взгляд, у Тимотеуса Вермюлена и Робина ван ден Аккера. Но и эти авторы скорее описывают, нежели что-то определяют, причём делают это лишь в границах искусствоведческого анализа, который сам по себе весьма и весьма субъективен.
Метамодерн
Метамодерн определяется как глобальный культурный процесс, характеризующийся колебанием (осцилляцией) между двумя противоположностями (например, модерн и постмодерн) и одновременностью их использования.
Представляя свой термин, Тимотеус Вермюлен и Робин ван ден Аккер обращают наше внимание на три существенных, на их взгляд, обстоятельства.
Во-первых, «метамодернизм представляет собой структуру чувства, не только возникающую в результате реакции на постмодерн, но и представляющую собой его культурную логику, соответствующую нынешней стадии глобального капитализма».
Во-вторых, «метамодернизм — как структура чувства и культурная логика — развивается через систематическое прочтение тенденций, доминирующих в современных творениях искусства и культуры, а не через изучение изолированных или отживших своё явлений».
В-третьих, «метамодернизм — как эвристическая метка и термин, обеспечивающий разбиение на периоды, — характеризуется скорее колебаниями, а не синтезом, гармонией, примирением и т. д.».
Иными словами, а в случае метамодерна иначе и нельзя — только «иными словами», — метамодернизм это стратегия быть везде и нигде одновременно, ко всему прикасаться, но ни с чем себя не отождествлять, быть и не быть, приходить и скрываться — всегда и всё «между». Так что в каком-то смысле это некий культурологический «кот Шрёдингера».
Впрочем, при всей странности этого подхода, который как бы и говорит, и не говорит, причём сразу обо всём и ни о чём конкретно, он очень тонко и точно характеризует нынешнюю ситуацию опасности высказывания, с одной стороны, и его принципиальной невозможности — с другой.
Если ты высказываешься, ты оказываешься под угрозой беспочвенной критики, но ты и не можешь высказаться, потому тебя не слушают. Поэтому такое — исчезающее, мерцающее — состояние приобретает весьма реалистичные, полезные, я бы даже сказал, черты.
Собственно, так и описывается модернизм в работах, которые ему посвящены. Например, он не пытается «закрыть» собой постмодерн, хотя, по сути, является той самой закрывашкой. Отрицает историю, превращая её в аллюзии настоящего, но при этом говорит о настоящем исторически. Он рационализирует всё, с чем сталкивается, но постоянно говорит о чувствовании.
В общем, такая типичная исчезающая структура, которая как образ идеально подходит моменту. Это позволяет мне думать, что в целом Робин ван ден Аккер и Тимотеус Вермюлен правы. При этом мне совершенно не близка эта культура, и я анализирую её не из неё самой, но глядя на этот образ со стороны. И вот к каким выводам я прихожу, совершенно, впрочем, не претендуя на истину.
Во-первых, положение метамодерна в ряду «модернов» таково:
• модерн создавал большие нарративы, цель которых была схватить сущее в его полноте, познать мир — упорядочить и подчинить его человеку;
• постмодерн увидел невозможность этого схватывания и саму тоталитарную сущность нарратива, а потому принялся его изобличать, причём делали это люди, рождённые этими нарративами, сформированные ими;
• метамодерн создаётся людьми, рождёнными уже этим постмодернистским хаосом (и принимающим его за «такой порядок»), они уже не способны различить никакой структуры, которую так настойчиво рушили и разрушили их предшественники.
Во-вторых, вопреки надеждам знаменитого немецкого историка Алейды Ассмана, издавшего книгу «Распалась связь времён? Взлёт и падение темпорального режима Модерна», в которой он аргументированно доказывает, что связь между прошлым, настоящим и будущим нами и в самом деле утрачена, метамодернисты создание какой-то новой темпоральности между прошлым и будущим отрицают.
Подход к истории у метамодерна вполне утилитарный, она для него — отдельные элементы (образы, картинки, персонажи, мизансцены), которые можно собирать и рекомбинировать, получая удовольствие чувствования момента от этой принципиально бесцельной игры.
Наконец, в-третьих: метамодерн как раз в силу первых двух факторов становится идеальным способом конструирования любых ценностей.
Так, вам можно предложить комедийный сериал «Великая», посвящённый Екатерине II, где она