начали переговоры с международным медиаконцерном «Бертельсман», которому, например, принадлежит RTL Group. На канал зачастили немецкие медиаменеджеры, воздух стал уплотняться, я перечитала любимую повесть Лескова «Железная воля» про немца, приехавшего работать в Россеюшку со своим немецким орднунгом, и пыталась выгнать из головы внезапно поселившееся в ней слово «бездуховность». Его хотелось орать.
Довольно быстро сочинилась песня, которая пелась на мотив «Ландышей»:
Бертельсман, Бертельсман В гости придёт насовсем. Бертельсман, Бертельсман, Кайне Проблем.
Было понятно, что эти люди чисто про деньги. Они будут гнать то, что пипл хавает, и если пипл будет хавать, что Земля плоская — будут такие передачи, что вскоре и случилось. Эти люди покупали доходную артель по производству качественной белёвской пастилы из натуральных яблок — с тем, чтобы построить на её месте фабрику сникерсов.
Зачем им продавали канал Ирена и Митя, было понятно и никак не осуждаемо. Зачем они покупали — загадка, но я полагаю, что расчёт стоял на двух китах: заработать денег и сделать приятное условно-коллективному Кремлю.
Это было моё первое, относительно близкое знакомство с немцами — я уеду в Германию через 12 лет после этого, к тому времени забуду о медиаменеджерах «Бертельсмана», а там снова вспомню и узнаю термин «пониматели Путина», Putins Verständnis. Но это другое: «пониматели» путают Россию и Путина, смешивая в один флакон старательно взращённое поколениями чувство вины перед Россией с ценой на газ и с недоверием к США — там вообще сложный получается коктейль, но «Бертельсман» был проще. Они пришли просто делать бабки.
Мы, конечно, приуныли на канале. Но даже догадаться не могли, что будет дальше.
Как раз в тот год мы получили два ТЭФИ: лучшая информационно-аналитическая программа «24 с Ольгой Романовой» и лучшая ведущая. Прыгать бы да радоваться, но я выходила на сцену концертного зала покойной гостиницы «Россия» в большом смятении. К тому времени получение ТЭФИ стало плохой приметой: получишь ты — тебя уволят, получит канал — его закроют. Тогда ещё ТЭФИ была достойной премией, но жёсткая зачистка телевидения уже не то что началась — а в общем заканчивалась. Зачищали самых опасных, то есть лучших, так что чёрная метка, даже две — были получены. Прямо моими руками получены.
Помнится, я тогда дала интервью журналистке Наташе Ростовой, и там у меня проходил рефрен, который она вынесла в заголовок: «Я не лучшая, я — оставшаяся».
А оставшихся обычно добивают.
Тогда ещё в гостинице «Россия» можно было курить под лестницей — впрочем, наверняка «Россию» снесли ещё до того, как курить стало нельзя нигде. В перерывах и во время церемонии награждения телевизионщики бегали курить под эту лестницу и обсуждать последние цеховые события. Главной новостью тогда было назначение врача-пульмонолога Николая Сенкевича (его упорно считали проктологом, и на то были причины: всё с ним как-то через жопу получалось) на пост гендиректора «Газпром-Медиа». О нём рассказывали, что его отчим — главный кинопутешественник страны Юрий Сенкевич — вытаскивал пасынка из больших неприятностей, когда того поймали на краже личных вещей сокурсников во время учёбы в Военно-медицинской академии в Питере. Скандал замяли, но Никуше пришлось перевестись в стоматологический институт — кстати, сейчас эта история описана в «Википедии». Ещё там написано, что после отставки из «Газпром-Медиа» этот, в общем, пустой человек продолжил трудиться в «Газпроме» и «Газпромбанке», был даже какое-то время первым вице-президентом, потом его понизили до просто вице-президента. Ну не голодать же ему.
В общем, обсуждали в курилке под лестницей Сенкевича. Тут же курил прекраснейший Николай Николаевич Дроздов, «В мире животных», великий Николай Николаевич. Впрочем, нельзя не отметить, что Юрий Сенкевич тоже был великий, кто бы спорил.
Я спросила Дроздова:
— Николай Николаевич, а вы что думаете про назначение младшего Сенкевича в «Газпром-Медиа»?
Дроздов не думал ни секунды:
— Слава Богу, у меня дочь.
Господи, какой гениальный чувак. Сразу столько смыслов в таком коротком ответе.
А потом мы все поехали отмечать и выпивать. Угрюмость моя, помнится, нарастала. Мы меняли места, гулять было положено «под большое декольте», и мы гуляли. В одном из ресторанов — как сейчас помню, это был страшно модный в те времена «Улей» — какие-то незнакомые люди прислали мне бутылку шампанского и поздравили с ТЭФИ, они видели по телевизору вручение. Я помахала им ручкой и забыла про это. Пройдёт несколько лет, я стану основателем и директором «Руси Сидящей», один из моих подопечных, сидящих в тюрьме, выйдет на свободу, я буду хлопотать о его устройстве, и однажды он спросит:
— А ты помнишь, как тебе вручали ТЭФИ, а потом в ресторане «Улей» тебе прислали шампанское?
Я вспомнила сразу.
— Это был я.
Всё в жизни взаимосвязано — редактор, вычеркни эту пошлую банальность. И ещё раз вычеркни: от жизни не убудет. Она такая.
Саша Гольдман. Мы тогда не познакомились, когда он прислал мне бутылку шампанского. Мы не познакомились, когда он сидел в Бутырке и спас моего тогдашнего мужа Алексея — его жутко прессовали первое время, я была неопытной и ничего не могла сделать, а он помог. Мне прислал записку — маляву — какой-то Лаша Сван (гораздо позже я пойму, кто это — грузинский авторитет), и упомянул в ней, что за моего мужа ходатайствует Саша Гольдман (это имя мне тоже ничего не говорило), так что всё будет хорошо. И со мной всё будет хорошо — я тогда отбивалась от вымогателей и мародёров, и Лаша Сван это каким-то образом знал.
Потом, потом, потом — мне всё будет понятнее потом, когда я узнаю, как несколько совершенно незнакомых мне обитателей Бутырки-2008 помогали мне и Алексею просто потому, что за три года до этого Саша Гольдман поздравил меня с ТЭФИ, а я просто кивнула в ответ.
Откуда я могла знать, что Саша Гольдман потом повесится. Нет, он выжил, отсидел хорошенько, мы к тому времени уже переписывались, под конец его срока. Саша повесился тогда в Бутырке, потому что узнал, что его жена ушла к его другу (обычные тюремные новости)