— Ее нежность? — не удержалась от смешка я.
— Нет, чувствительность. Нимфы не терпят к себе прикосновений, только от любимых. В противном случае они умирают. Поэтому нимф так сложно найти, они принимают облик деревьев, травы и цветов, некоторые ручьев и облаков. Если нимфа не покажется тебе сама, то ты ни в жизнь не найдешь ее.
— Получается, что от любого прикосновения ты мрешь? Но тогда, как же Ван тебе руку пожал? — закономерный вопрос, согласитесь, догадка меня просто убила, — или он тебе настолько понравился? — и я загоготала во весь голос.
— Нет, просто ты мне синяк поставила, а он нет. Я ведь феникс, я не умираю от прикосновений, только от синяков и ссадин, — но все его объяснения бес толку, я все равно заливисто хохотала, корчась в приятных муках на земле.
Две насупившиеся фигуры, что коршунами нависли над валяющейся в припадке мной, все сильнее расплывались от слез. Они молчали, но весь их вид обещал, что месть будет ужасной. От этого стало еще смешнее. Мстя от вечно мертвой птички и придурковатого воина с раздвоением личности, что даже рубашку без меня ни снять, ни одеть не может. Я фигею без баяна. Прям вижу, как Ван, запутавшись в рукавах, во время приведения плана мести в действие, случайно выбивает дух из феникса, который тот час же сгорает и ветерком уносится в неизвестном направлении, с предсмертными словами «Я буду мстить, и мстя моя будет страшна!».
Не знаю, сколько длилось мое забвение, да только очнулась я от невероятно аппетитных запахов, что принес мне милостивый ветер. Как они посмели? Я отлучилась ненадолго (как мне кажется), а они сразу хомячить пошли. Изверги, это уже слишком жестокая мстя, оставить меня голодной. Или еще хуже — оставить мне только кашу.
Оказывается, наш феникс весьма запасливое существо. У него в седельных сумках чего только не завалялось. Даже вяленое мясо! Я люблю фениксов! Даже розовых.
— Шлушай, Лашка, а жа што тебя фще шаки иж кфана фыкнали[9]? — да уж, как-то сама не поняла, что сказала, но оторваться от куска ароматного, вяленного и столь желанного от долгого лишения мяса выше моих сил.
— Ты б прожевала сначала, а потом в душу ко мне лезла, — скривился феникс, наблюдая за моей кровожадной расправой над несчастной гастрономией. Если честно, даже знать не хочу, как сейчас выгляжу.
— Ижвини, не жаметила куда флежла, наверно, в нешущештвующую фещь[10], - и скривилась в улыбке. Думается мне, что с куском мяса во рту, как с добычей, при этом вгрызаясь в нее и улыбаясь одновременно, я выглядела жутко. Даже Вана проняло, он от этого зрелища аж отшатнулся в сторону. А нечего людей на кашевую диету сажать. Я сейчас и покусать могу.
— Так я услышу ответ или как? — так и быть, я оторвалась от мяска.
— Или как, — вот же ж упрямая птица.
— Ванюша, радуйся, мы выезжаем, садись на Палю, — такую гримасу боли и праведного страха я в жизни не видела. А теперь смотрим на розового. Тот с бесстрастным лицом начинает собираться.
— Одни! — но вот мимолетная расслабленность от того что пытать не стали сменяется осознанием.
— Ты меня бросить хочешь, — щурит глаза и с вызовом смотрит на меня, — так и знал, что ты такая же подлая. Набила живот, поняла, что перышки с меня не сдерешь, и решила выкинуть. Ты ничем от них не отличаешься, — и он отвернулся, но скрытую в глубине его души боль, что отразилась в глазах и словах, сложно было не заметить.
И снова он сравнивает меня с «ними». Но кто эти «они», и что же сделали с Ласканом? Он сказал сородичи, но мне кажется, что здесь кто-то конкретный имеется в виду. Вроде. он хочет обобщить всех, подстроив под одного человека. Поразмышляв, я не нашла ничего лучше, как вгрызться в свое лакомство.
— Мошет рашкажешь, о ком ты шейчаш? — и он снова повернул ко мне свое лицо. Но это не было то искреннее и богатое эмоциями выражение, это была изящная, благородная, полная собственного достоинства и величия фарфоровая маска аристократа.
— Знаешь, я сейчас себя животным чувствую. Ты не мог бы лицо по проще сделать, а то по сравнению с Вашим Великолепнишейством я сейчас на зомби похожу. Уже к земле тянуть начинает и жутко покусать кого-то охота.
— Тебе ничего не даст мой рассказ, — с высоко поднятой головой произнесло это гордое изящество.
— Ошибаешься, я не собираюсь путешествовать со странным существом, при этом ничегошеньки про него не зная. Так рисковать я не намерена. И если ты благоразумный, должен это понять.
— Тогда и ты расскажи мне о себе, — снова с вызовом, но уже с нотками ребяческого упрямства. Похоже, феникс возрождается из своего холодного и мертвого пепла.
— А с чего это? Это ты к нам навязался в спутники, и это ты не хочешь нам доверять. Так с какой стати должны мы, — говоря все это, я даже глаз на него не подняла, просто смотрела на лакомство, которое упорно уничтожала. Думаю, такая непринужденность намного лучше, чем напористость. Или нет? Куда это розовое недоразумение собралось, да еще и без своих сумок?
— И куда ты? — как можно безразличнее спросила я.
— К эльфам.
— Да что ты, неужели? — притворно удивилась я, — и ты, конечно же, знаешь, как пройти патруль, что сказать стражникам и как попросить защиты у Владыки. Ты же у нас принц.
Феникс остановился как вкопанный. Его ладони были крепко сжаты в кулаки, а на предплечьях проступили вены. Ей богу ребенок. Своей выходкой он сам же загнал себя в угол. Теперь или гордость, или благополучие. И что же ты будешь делать?
— А ты знаешь? — ух как злобно!
— Само собой!
Сижу, все так же развалившись на травке и оперевшись о дерево, но теперь посербывая горячий отвар из трав. А что я? Мне ведь все по барабану. Дай только слабину, и, серена поцелуй, ты из него потом хоть словечко вытянешь.
— А что ты о своей собачке знаешь? — это он так Вана решил обозвать. Хоть бы лицом ко мне повернулся, а то, как собрался уходить, так свой тыл мне и демонстрирует.
— То, что он слегка не от мира сего, добрый, доверчивый и добродушный.
— Это, конечно же, самое важное в его прошлом, — и он усмехнулся, но мертвой была эта ехидная пародия на сарказм.
— Все так, да только он с самого начала был милашка, и мы многое с ним прошли. А ты высокомерный упрямец, с которым меня ничегошеньки не связывает. Ванюша мне все бы о себе рассказал, если б мог, — даже как-то грустно от своих слов стало, — ладно, тащи сюда свой пернатый зад и рассказывай герою-спасителю, что за бяка-потрошитель тебя обидел.
Конечно он воспользовался моим предложением. Я ему только что дала возможность вернуться и не уронить свое пепельное достоинство. Прям сама доброта и благородство. Малыш, кстати, вообще ушел в свои фантазии и ничего вокруг не замечал. Лежит и смотрит в небо, а что ему там видится, одним Всевышним известно. Ласка, тем временем, уселся рядом со мной, оперевшись спиной все о то же дерево только с другой стороны. Я милостиво дала ему деревянную мисочку с настойкой. Почему мисочку? Так зачем с собой еще и кружки таскать, когда уже миски есть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});