Читать интересную книгу Победный ветер, ясный день - Виктория Платова

Но легко отделаться от Пеников не удалось. Пожилая женщина, еще секунду назад сосредоточенно копавшаяся в огороде, уже открывала калитку.

— Здравствуйте, — женщина обнажила бледно-розовые десны в самой радушной улыбке. — А я слышу, вроде машина подъехала… Это вы Гурия привезли?

— Да, — призналась Лена. — Это я.

Женщина обшарила Лену взглядом и улыбнулась еще шире.

— Что ж не заходите?

— Я, собственно…

— Отец! — зычным, хорошо поставленным голосом корабельного боцмана крикнула женщина. — Отец! Гости к нам, а ты возишься!

— ??

— Я — мама Гурия, Клавдия Петровна.

А тебя как зовут, деточка? — мать Гурия шла на сближение семимильными шагами.

— Елена.

— Красивое имя. А вы давно с Гурием знакомы?

— Как вам сказать… — замялась Лена.

— А он ни словом о тебе не обмолвился, надо же! О такой красавице — и молчок! Он всегда был скрытным, наш Гурий, с самого детства… Отец, да иди же ты сюда!

Только теперь до Лены стала доходить двусмысленность ситуации. За кого они ее принимают, в самом деле? Судя по тому, как неистовая Клавдия пялится на ее безымянный палец (очевидно, в поисках обручального кольца); судя по тому, как хищно вытянулся ее нос и как, подчиняясь охотничьему азарту, вибрируют ноздри… Судя по всему этому, сейчас сюда припожалует главный егерь с английским рожком, соколом на запястье и мотыгой вместо вабила [10].

Он протрубит в рожок, снимет колпачок с головы ловчей птицы, и… Бедная, бедная Лена, до норы ей не добежать! Тем более что престарелая такса Клавдия Петровна уже вцепилась мертвой хваткой в растерявшийся Ленин хвост.

— Вообще-то, Гурий у нас замечательный, ничего дурного про него не скажу. Не курит, в рюмку не заглядывает, а это по нынешним временам редкость…

— Редкость, — безвольно подтвердила Лена.

— А безотказный! И дров поколет, и баню натопит, а уж как на работе его ценят!

Вот на повышение недавно пошел. А работа у него ответственная, все с людьми да с людьми. Нет, у меня к сыну претензий нету. Старшие что? Старшие — отрезанные ломти. О родителях только по праздникам вспоминают. Да к зиме ближе, как поросенка закалываем… А Гурий только о нас и печется. Мы при нем как сыры в масле катаемся. Иногда смотрю на него, как он ловко с хозяйством управляется, слезы на глаза наворачиваются. Веришь?

— Отчего же не верить? Верю. — Вот тут Лена была вполне искренней: такого инвалида детства, как Гурий, только и остается, что обнять и плакать.

— Вот, думаю, повезет той девушке, которая женой ему станет. Уж он-то на нее не надышится, уж он-то в шелка ее оденет, соболя к ногам кинет, пылинки будет сдувать… Я своего сына знаю. А ты, Еленочка, — Клавдия набрала в рот побольше воздуха и округлила глаза, — не замужем?

— Нет.

Господи, зачем она соврала? Или это сработал инстинкт самосохранения, — чтобы в самый последний момент успеть увернуться от острых и безжалостных зубов таксы?

— Отец!!! — снова завопила Клавдия.

Ждать появления папаши Гурия Лена не стала — из все того же инстинкта самосохранения. И с Клавдией, нагулявшей мышцы на тяжелом пейзанском труде, справиться весьма проблематично, а если уж они навалятся вдвоем…

— Знаете, Клавдия Петровна, я, пожалуй, поеду.

— То есть как это? И в дом не зайдешь?

— Мне ведь в Питер возвращаться. Я и так крюк сделала ради Гурия… Как-нибудь в другой раз.

— И не поужинаешь с нами? — Клавдия Петровна весьма красноречиво помахала тяпкой, которую держала в руках.

— Не получится. — Лена уже отступала к машине.

— А что Гурию передать?

— Привет, — ляпнула Лена первое, что пришло в голову. — Я заеду на днях…

— Когда? — не унималась Клавдия. Когда тебя ждать-то?

— Послезавтра. — На то, чтобы, взвизгнув тормозами, сорваться с места, у Лены ушло ровно полторы секунды — абсолютный рекорд автошколы № 4.

В последующие пять минут Лена побила еще несколько рекордов: ловко обставила «МАЗ», не забыв при этом включить поворотники, прошла на бреющем в пятидесяти сантиметрах от не ко времени выползшей на дорогу козы и на ровном участке дороги развила скорость в восемьдесят километров. Она перевела дух только тогда, когда кошмар по имени Пеники исчез из зеркала заднего вида. Перевела дух и рассмеялась. Ну и семейка, ничего не скажешь!

Больной на голову сыночек и несчастные родители, не чающие, кому бы сбагрить такую радость. И на работе пошел на повышение, надо же! Не иначе как нейтральный диагноз «вялотекущая шизофрения» сменился на узкопрофильный и многообещающий «истерическое сужение сознания на почве idee fixe»…

Развить психиатрическую тему не удалось: за Лениной спиной громко чихнули.

— Правда, — машинально сказала Лена.

Чиханье повторилось.

Что за бред, ведь если чихала не она (а она не чихала!), то кто может чихать в пустом салоне?! Вцепившись в руль одеревеневшими пальцами и глядя прямо перед собой, Лена мгновенно перебрала в уме все варианты: от группы одичавших террористов и маньяка на пленэре до так и не увиденного ею папаши Гурия с вилами и мотыгой. Что ж, в данной конкретной ситуации она предпочла бы террористов. С ними еще можно поторговаться. Маньяк, а уж тем более папаша Гурия — дело другое, от них просто так не отвертишься.

— Кто здесь? — спросила Лена, ногой нащупывая монтировку, которую Гжесь (умница!) возил специально для таких вот экстренных случаев.

За спиной было тихо.

— Кто здесь?..

А может, ей просто показалось? После всего того, что произошло с ней за последние несколько дней, и свихнуться немудрено. Лена откинулась на сиденье и тихонько засвистела начальные такты увертюры к «Детям капитана Гранта». Не выпуская, впрочем, из поля зрения монтировки. Когда мажорные «Дети» закончились, наступил черед минорной «Ой, цветет калина».

Затем последовала никогда не удававшаяся ей рулада альпийского йодля.

Не удалась она и сейчас. Зато на заднем сиденье кто-то громко завозился. Резко (в который раз!) нажав на тормоз, Лена остановила машину. И уставилась в зеркало заднего вида. Черт возьми! На нее в упор смотрели два глаза: опушенные короткими прямыми ресницами, светло-карие в рыжую крапинку. Точно такие же глаза были у нее самой. Еще совсем недавно, до проклятой благословенной пятницы. До того, как она променяла их на мертвого Романа Валевского.

* * *

…В последнее время Бычьему Сердцу не везло с понятыми.

Непруха началась сразу же после незабвенного коитуса в чуланчике квартиры с двойным убийством. Бог, науськиваемый сворой целомудренных апостолов, больше не посылал Бычьему Сердцу грешниц детородного возраста. На смену им пришли козлоногие сатиры с полинявшей татуировкой «За Ленина, за Сталина!» на груди.

Не стала исключением и обитель покойного Ромы-балеруна. Здесь майора Сиверса поджидали два чахлых старикана и один (но довольно неприятный) сюрприз: квартира Валевского оказалась незапертой. Дверь не вскрывали, ее отперли ключом, но закрыть почему-то позабыли. Возможно, это был сам Валевский. Возможно, кто-то другой, что в свете убийства хозяина приобретало ярко выраженный оттенок взлома. От идеи взлома, впрочем, пришлось сразу же отказаться. Из квартиры не было унесено ничего: ни дорогая бытовая техника, ни дорогие вещи, которыми был набит шкаф покойного Валевского. Фотоаппарат «Nikon» и цифровая видеокамера «Sony» тоже оказались нетронутыми, а вместе они потянули бы на приличную сумму в несколько тысяч долларов. Еще несколько тысяч были найдены на одной из полок в шкафу — вместе с россыпью кредиток, двумя серебряными браслетами, перстнем и цепочкой с кулоном-монограммой. Затейливое монограммное «АК» моментально воскресило в памяти Бычьего Сердца образ стервозной балеринки Лики Куницыной. Образ засиял еще нестерпимее, стоило только майору прослушать автоответчик. В недоеном вымени автоответчика оказалось ровно двадцать одно сообщение. Пятнадцать из них не представляли никакого интереса для следствия. Это были деловые звонки, настойчивые напоминания о встречах, смиренные просьбы об интервью, легкомысленные приглашения на фуршеты, банкеты и пати. Сюда же затесались казенные требования сдать книги в библиотеку и взять белье из прачечной. С остальными шестью сообщениями дело обстояло сложнее. Два из них были изложены сатанинским английским, еще одно — тонкоголосым тявкающим китайским. Оно начиналось дурацким «Мосимоси» и заканчивалось не менее дурацким «Огата но курой суцукэсу дэс». Три других телефонных послания принадлежали одному и тому же человеку, а именно — Лике Куницыной. Этот голос Бычье Сердце мог узнать из тысячи голосов. Как оказалось, за то недолгое время, что они виделись, балеринка успела отпечататься в известняке сиверсовского сердца ископаемым трилобитом. Довольно агрессивным трилобитом, если исходить из последней тирады. Бычье Сердце прослушал ее четырежды, и с каждым разом тирада нравилась ему все больше. "Ты перезвонишь, как же, — верещала балеринка. — Ты уже два дня перезваниваешь. Если твоя маленькая сучка сейчас под тобой, пусть тоже послушает, ей полезно. У вас ничего не выйдет с Сильвией, и не надейся. Сильвия — моя.