Читать интересную книгу Пора надежд - Чарльз Сноу

— Его звать Рой Кэлверт, — сказал я.

Я видел его — всего несколько минут — в самый острый момент. Меня больше всего поразило то, что мальчик не испытывал ни малейшего смущения и прямодушно обо всем рассказывал. Держался он спокойнее и естественнее тех, кто расспрашивал его и был значительно его старше.

Шейла качнула головой, словно была разочарована моим ответом.

— А-а, вероятно, это кузен вашей Оливии?

Оливия была одной из участниц нашего кружка.

Я сказал, что да, и добавил, что неприятности грозят и Оливии.

— У меня с ней никак не складываются отношения, — сказала Шейла. — Она корчит из себя этакую простушку. А на самом деле все наоборот.

Настроение у Шейлы внезапно изменилось. О Рое она говорила мягко, деликатно; самозабвенно хотела ему помочь. Но при одном только упоминании об Оливии — веселой, общительной девушке, которую она едва знала, — она рассердилась и надулась.

— Я как-то была у нее на вечеринке, — заметила Шейла. — Ну и, конечно, мы там не долго пробыли. Мы сбежали в дансинг. Это оказалось куда веселее.

Впервые в жизни я учился вникать в смысл сказанного любимой, напряженно, настороженно прислушиваться к каждому ее слову, ловя малейшие изменения в тоне. И впервые в тот тихий сентябрьский вечер я учился скрывать муки ревности. Что означает это «мы»? И она ведь повторила это слово. Нарочито, давая понять, что речь идет о ком-то, кто для нее не безразличен, или нечаянно — и тогда, значит, это лишь случайный знакомый?

Шейла посмотрела на меня. Выражение моего лица, видимо, заставило ее снова смягчить тон.

— Я рада, что вы рассказали мне о Рое, — сказала она.

— Почему?

— Сама не знаю.

— Нет, в самом деле, почему? — настаивал я.

— Если бы я даже и знала, то все равно не сказала бы вам, — отрезала она, но вдруг, улыбнувшись, добавила просто и искренне: — Неправда, сказала бы! Обязательно сказала бы! Это означало бы, что я сделала очень важное для себя открытие, не так ли?

Глава 20

ПОД ДОЖДЕМ

Когда Шейлы не было со мной, я мечтал о ней и был счастлив, Правда, счастье мое несколько омрачалось первыми приступами ревности: в ушах у меня еще явственно звучало это «мы», прозвеневшее в тихом воздухе. Мешала мне и робость моего чувства, ибо в любви моей наступила такая пора, когда мне уже недостаточно было только мечтать о том, как Шейла сидит у себя в комнате, — мне требовалось какое-то поощрение с ее стороны. Но я был слишком влюблен, и все отступало на задний план перед мыслью, что Шейла существует, ходит по одной со мною земле и что через несколько дней я снова увижу ее!

Однажды, встретившись с нею после недельной разлуки, я был потрясен: я почему-то не почувствовал привычного радостного волнения, чары развеялись. Лицо ее показалось мне самым заурядным — бледное, невыразительное, остроносое, злое. Голос ее звучал пронзительно и действовал мне на нервы, мыслям недоставало связности. Ни в одном ее слове, ни в одном жесте не было жизнерадостности или душевной теплоты. Уже через несколько минут она мне надоела. Да, да, надоела — ни больше, ни меньше! А потом она взглянула на меня своим пристальным, неулыбчивым взглядом, и мертвящее впечатление первых минут рассеялось: я снова был до безумия влюблен.

В тот вечер, немного позже, я мимоходом упомянул, что в будущую субботу наш кружок выезжает на ферму. Обычно ко всему, что было связано с кружком, Шейла проявляла любопытство, смешанное с легкой завистью и издевкой. И сейчас, как человек, оставшийся за бортом компании, она принялась подтрунивать над тем, что мы будем делать субботу и воскресенье на ферме. Я знал, что Шейла живет в каких-нибудь двух или трех милях от того места, где мы будем, и предложил ей заглянуть к нам.

— Я не выношу больших сборищ, — возразила она и как бы в подтверждение того, что только это останавливает ее, добавила: — А почему бы вам не навестить меня? От фермы до нашего дома не дальше, чем от дома до фермы.

Я почувствовал себя на вершине блаженства.

— Познакомитесь с моими родителями, — продолжала Шейла. — И если у вас будет на то желание, проведете время в их обществе.

Мы условились, что в субботу я приду к вечернему чаю.

Стояла середина октября, и в эту субботу я расставался со своей службой в канцелярии. Прощаясь с сослуживцами, я думал лишь о поездке к Шейле. С утра мистер Визи напомнил мне, что до часу дня он еще мой начальник, потом трижды наказывал, чтобы я прибрал все бумаги и ничего не оставил на столе, и, наконец, пожимая на прощание руку, посетовал на то, что вместо меня еще никого не взяли и что кое-кто не желает понимать его трудностей. Как он может наладить работу в секции, когда его лучший клерк вдруг берет и уходит. И почему это людям так везет, а вот он, хоть и возглавляет секцию, но как сидел на своем месте, так и сидит!

— Ну ладно, Элиот, — мужественно заключил он, снова пожимая мне руку. — Я и не рассчитываю, что когда-нибудь окажусь на виду. Кому-то ведь надо тянуть лямку!

Прощаясь, я думал только о встрече с Шейлой, но когда в последний раз окинул взором канцелярию, не один год служившую мне тюрьмой, и вышел на мокрый тротуар, мне вдруг стало грустно и жаль, что я расстаюсь с этим местом.

Мы с Джорджем сели в автобус и поехали под мелким, моросящим дождем. В половине четвертого я вышел с фермы; дождь усилился и нещадно хлестал меня, пока я шагал полями и проселочными дорогами к дому Шейлы. Мне было радостно и тревожно — радостно оттого, что Шейла пригласила меня к себе, и тревожно оттого, что, насколько я понимал, меня едва ли могли ждать в этом доме с распростертыми объятиями. Она пригласила меня простодушно, не кривя душой, — в этом я не сомневался. Она всегда действовала с каким-то необузданно-своенравным простодушием. И, уж конечно, она не станет считаться с тем, что скажут родители, если ей хочется видеть меня. А я, во всем остальном реалистично смотревший на вещи, воспринимал все, что имело отношение к Шейле, с простодушием романтической любви. Вот почему в тот дождливый день, шагая по грязной дороге, я, несмотря ни на что, чувствовал себя счастливым. Мне нужно было только видеть Шейлу. Я понимал это, она понимала это, а до остальных мне в моем любовном ослеплении не было дела.

Но я, конечно, предполагал, что ее родители могут взглянуть на мой визит иначе. Тогда — хотя мне это казалось странным впоследствии — я и не думал о женитьбе на Шейле. Но отец и мать Шейлы, конечно, могли об этом подумать. В их глазах я был претендент на руку дочери, — возможно, претендент с очень слабыми шансами, но все же претендент и притом неподходящий. Они богаты, Шейла красива и умна, и они, конечно, рассчитывают на блестящую партию для нее. Вряд ли поэтому они станут поощрять меня. Я не обладал ничем, что могло бы расположить их в мою пользу. Другим родителям я, возможно, пришелся бы по душе, хотя бы тем, что был не глуп, но здесь я опасался, что даже ум мой будет поставлен под сомнение. Не исключено, что Шейла рассказала им о моих убеждениях, добавив, что разделяет их, — от нее всего можно ждать. Словом, я не знал, как вести себя с ее родителями. И все же я был счастлив, пока шел эти две мили по дождю.

Дом викария, красивый старинный особняк в георгианском стиле, стоял на краю поселка, в глубине рощицы. Мои опасения насчет приема, который меня там ждал, оказались недалеки от истины. Но одно обстоятельство, из-за которого все сразу стало похоже на фарс, помешало миссис Найт сразу выказать свое отношение ко мне. Дело в том, что я промок до нитки. При виде меня служанка, открывшая дверь, только беспомощно развела руками. Тут в холл вышли Шейла и ее мать, и последней пришлось тотчас проявить ко мне участие. Миссис Найт готовилась встретить меня с холодным безразличием, но беспокойство о моем здоровье взяло в ней верх. Это была дородная женщина, ростом выше Шейлы, не в пример дочери шумная и деловая. Она отвела меня в ванную, послала служанку за одеждой викария и распорядилась высушить мою. Когда я наконец вошел в гостиную, на мне была спортивная рубашка отца Шейлы, его серые фланелевые брюки, свитер, халат и домашние туфли, — все это болталось на мне, а туфли были на два номера больше.

— Надеюсь, вы не простудились, — деловито трещала миссис Найт. — Вам бы следовало принять горячую ванну. И, по-моему, выпить чистого виски. Да, да, это предотвратит простуду!

Миссис Найт не могла похвастаться тонкими, как у дочери, точеными чертами. Лицо у нее было широкое, курносое, а голос Надтреснутый, громкий. Она принадлежала к грубым натурам и любила возмущаться малейшим отступлением от норм морали, однако глаза ее так удивленно и по-детски наивно смотрели на мир, Что каждому было ясно; эта женщина, как и многие, подобные ей, часто теряется и не знает, чего держаться в жизни.

Впрочем, когда дело касалось вопросов мелких, практических, она ничуть не терялась. Она заставила меня проглотить два наперстка неразбавленного виски, после чего решила, что надетых на меня одеяний недостаточно, и послала Шейлу еще за одним спортивным костюмом викария.