Плохо продул ее. Выплюнув мундштук, я вынырнул и долго, высунув голову между стеблями, кашлял, отплевывался.
С винтом возился минут десять. Все-таки лопасти его отлично наматывают на себя тугие, крепкие стебли. Я резал их, кромсал ножом и, подтягиваясь на руках, все время поджимал ноги: мысль о змее не давала покоя. Ну вот и все. Руки товарищей выдергивают меня из воды, двигатель облегченно фыркает, и лодка скользит по густой, как кисель, воде. Но что это? Снова рывок… Стоп. Встали. Я протягиваю руку к маске, но Валентин уже натягивает на ноги ласты, берет нож. Потом мы опять застреваем, и в воду прыгает смешной раскоряченной лягухой Петр. Он там очень долго возится, пыхтит и фыркает под кормой, как дельфин. Наконец винт очищен, «Корифена» торопливо, словно спеша покинуть неприятное место, бросается вперед, но через несколько десятков метров водоросли наматываются на винт толстым комом. Нет, они не хотят отпускать нас. Ласкаются, трутся своими бахромчатыми стеблями, чешутся широкими, растрепанными по краям коричневато-зелеными листьями о днище «Корифены» и не пускают. Держат, вцепляются в винт, лишь только мы пытаемся уйти от них.
— Лезь, — говорю я Корину, — твоя очередь.
— А вдруг змея? — мнется он;
— Растопыришь лапки — и ножом ей в пузо р-раз!..
— Значит, в пузо р-раз?.. — мрачно уточняет Стась и плюхается в воду.
Не хотят водоросли отпускать нас. Не хотят. Вроде бы и не держат: ластятся, колеблются под лодкой. Но чуть «Корифена» трогается с места, вцепляются в нее руками-стеблями. И мы по очереди лезем в воду… Мы уже устали. Мы измучились. Руки в ссадинах и ушибах. Петр, срезая водоросли, состриг себе ножом клок кожи, и теперь мы его не пускаем за борт: кто знает, может, запах крови привлечет какое-нибудь морское чудище. Того же гигантского змея… С моей легкой руки мы уже все верим, что «он» действительно есть. Что "он* под нами: таится среди водорослей, следит за нами, приглядывается. И лезть в воду все страшнее. И тяжелее: в ногах противная слабость, руки дрожат, и пальцы еле стискивают рукоятку ножа. Мы подолгу бултыхаемся в воде, очищая винт. А стебли, кажется, стали во много раз крепче, они не поддаются, сопротивляются.
Вечереет. Солнце катится по кромке горизонта. Первые звезды, еще блеклые, зыбкие, зажигаются над нашими головами. Свежий ветерок потянул с запада. Там, над красным диском, громоздятся темные тучи.
— Давай, Коля, лезь… — Валентин помогает натянуть мне маску, и я, чувствуя, как все мое существо сжалось в маленький, испуганный комок, опускаюсь за борт. С минуту повисаю на руках. Мое лицо еще рядом с лицом наклонившегося над водой Валентина.
— Да нет тут ничего, — шепчет он.
Мы уже полдня не говорим, а перешептываемся. Как будто нас может подслушать этот «кто-то», обитающий в колеблющихся подводных джунглях. Вода всплескивается, я жадно втягиваю воздух через трубку. Тут уж совсем темно. И от этого еще страшнее. Стебли колышутся вокруг, нежно, осторожно касаются то ног, то спины, и я вздрагиваю от каждого прикосновения. Будто это не водоросли, а чьи-то гигантские языки облизывают мою скользкую от слизи кожу.
— Включай, Петя…
Лодка сдвигается с места. Застыв, напрягшись, мы смотрим друг на друга: вроде идем. Десяток метров, еще… может, пропустят? Вспененная винтом вода дорожкой стелется за кормой. Водоросли неряшливыми лопухами выскальзывают из мелких волн и неохотно опадают, сникают.
— Идем, ребята… — дрожащим голосом говорит Валентин.
— Ура… — шепчет Стась, сжимая мне кисть руки.
Рывок… мотор глохнет. Петр срывает с головы фуражку и швыряет ее на капот двигателя. Да, опять засели. Проклятые водоросли опять вцепились своими жгутами стеблей в винт «Корифены». Опять.
…Ночь. Подсыхающая слизь стягивает кожу — ощущение, будто мы одеты в тугие резиновые костюмы. Лежим вповалку на дне лодки и тяжело дышим: слизь залепила поры кожи. Мы не можем потеть, мы задыхаемся. Нет, так невозможно. Надо что-то делать… голова разламывается от боли, легкие распирают грудную клетку, зуд по всему телу. Смыть… надо как-то смыть эту пленку. Я поднимаюсь и, забыв про змея, валюсь за борт. Там, высунув голову и придерживаясь рукой за канат, я сдираю, смываю с тела слизь. Но когда вылезаю, клейкая жидкость опять обволакивает меня от шеи до пяток. Волосы на голове склеиваются, торчат сосульками, как на плохо промытой после клейстера кисти. Просыпается Валентин, пробормотав что-то, прыгает за борт, вслед за ним лезет в воду Стась. Потом мы опять валимся на дно лодки и забываемся тяжелым, душным сном.
…Утро. Солнце лезет в глаза, расковыривает веки своими горячими пальцами. Голова тяжелая, в висках мучительная боль. Все тело как ватное. Непослушное.
— Коля…
Открываю глаза. Это Петр трясет меня за плечо.
— Коля… как ты? Очнись!.. Садись… вот так. Пей, Петр помогает мне. Сажусь, прислонившись спиной к борту лодки. Скачков подает кружку с водой, и я жадно пью ее, потом выливаю немного в ладонь, обмываю лицо. Кожа на нем да и на всем теле горит, зудит.
— С ребятами плохо, — говорит Петр, — у меня тоже… голова. Как будто череп острыми гвоздями набит. Что делать будем?..
Придерживаясь рукой за планшир, подхожу к ребятам. Меня качает из стороны в сторону. Все кружится, колеблется. В глазах резь. И черные мухи… По-видимому, отравление. Наверно, в слизи макроцистис содержится какой-то яд.
Корин мечется, хрипло дышит широко раскрытым спекшимся ртом. Валентин неподвижно лежит на спине, губы его покрыты ломкой, сухой коростой. В некоторых местах она полопалась и по щекам стекают быстро подсыхающие струйки крови. Валентин и Стась блестят, как новенькие гуттаперчевые куклы…
— Что делать будем? А?.. — Петр скребет, сдирает с тела блестящую шелуху… Загнемся ведь…
— Смыть ее надо, Петя… Дай полотенце… Разрезай на две половины… Помоги открыть пробку.
Пальцы слабые, никак не выковыряют деревянную затычку, Петр достает нож, поддевает пробку, и она выскакивает из отверстия. В зашпаклеванном анкерке булькает вода. Бочонок почти полон. Во время ливня мы отремонтировали его и наполнили ливневой водой. По очереди мы смачиваем обрывки полотенца и начинаем смывать с себя отвратительную, остро пахнущую йодом и еще каким-то лекарством пленку. Она сходит плохо, пресная вода не сразу растворяет ее. И приходится тереть кожу, тереть ее, тереть… Становится немного легче. Отступает изнуряющий зуд и какая-то духота в теле, пропадает головокружение. Только голова еще болит. Не повернуть. И слабость.
— Давай ты Корина, я Валю… — говорит Петр.
Корин приходит в себя минут через двадцать. Садится, жадно пьет воду, потом окидывает взглядом пустынную, гладкую воду и, закашлявшись, закрывает лицо своими широкими, как саперные лопатки, ладонями,