Не так давно увидел в Интернете забавную (или грустную, это уж как посмотреть) статью, в которой расписывалось, что во время Великой Отечественной войны на фронте не хватало людей, а между тем, в каждом городе существовали либо истребительные батальоны, либо истребительные отряды, подчинявшиеся госбезопасности. На этом основании автор делает вывод, что товарищ Сталин опасался собственного народа, поэтому и держал огромные силы не на фронте, а в тылу.
Интересно, это глупость или преднамеренное вранье? Правда здесь лишь в одном —истребительные батальоны, отряды, они и на самом деле подчинялись начальнику управлений или горрайотделов НКВД. Но НКВД в те годы подчинялась и милиция, и пожарники, и пограничники. А сами истребительные отряды формировались из людей сугубо гражданских — сотрудников партийных и комсомольских организаций, партийно-комсомольского актива предприятий. У этих отрядов была собственная война, пусть и маленькая — отлавливали скрывавшихся по лесам дезертиров, отыскивали немецких летчиков, спрыгнувших с подбитых самолетов, не позволяя тем уйти за линию фронта, а ещевступали в бой с немецкими диверсантами.
А немцев интересовали железнодорожные мосты (прежде всего, через Шексну), склады ГСМ, аэродромы.
Однажды, отряд немецких парашютистов, высадившихся в Мяксинском районе, уже почти вплотную подошел к мосту, но к счастью, странных людей, вышедших из леса, приметили колхозники и сообщили в Череповец.
Истребительный отряд, поднятый по тревоге, отыскал диверсантов, случился бой. В этом бою немцы были уничтожены, но и отряд потерял половину своего состава. А командование отрядом, после гибели командира, принял на себя Котиков. Вот, за этот бой и был награжден бывший студент орденом.
После войны Александр Яковлевич работал и в военкомате, и в райкоме партии, и в спорткомитете. А после выхода на пенсию на месте не мог усидеть, поэтому стал председателем опорного пункта милиции.
Наш опорный пункт считался лучшим и в городе, а то и в области. И не только из-за портрета Дзержинского и наглядной агитации. Александр Яковлевич держал в ежовых рукавицах и дружинников, не позволяя тем сбежать с дежурства ранее установленных двадцати двух часов, присматривал, чтобы они не превышали свои должностные обязанности, а заодно и участковых инспекторов, не позволяя тем использовать «опорный» для иных нужд, кроме служебных.
Котиков много лет возглавлял и Совет общественности микрорайона. В отличие от своих коллег, иной раз допускавших и перенос заседаний, а то и вовсе забывавших о них, своими обязанностями не манкировал и проводил заседания два раза в месяц, как и положено.
В составе Советов были, разумеется, участковый инспектор и инспектор детской комнаты милиции, а также учителя, воспитателиинтернатов, представители от предприятий, профсоюзных и партийных организаций.
И там очень въедливо разбирали и нарушения, что совершили подростки, и семейные неурядицы, и людей, склонных к излишнему употреблению спиртосодержащих жидкостей. Определяли — имеются ли неработающие, а если да, то не пора ли тунеядцев привлекать к уголовной ответственности?
Сегодня бы такие дела сочли вмешательством в личную жизнь граждан, а тогда это было в порядке вещей.
В девяностые, как водится, Советы общественности пошли прахом. Но когда они перестали существовать, стало ясно, что они проделывали огромную работу.
С Александром Яковлевичем у нас сложились если не дружеские, но товарищеские отношения. Разумеется, командовать собой я не позволял, но к его советам прислушивался. Все-таки, мой милицейский опыт еще не достигает и года, а он тут уже лет пять, если не больше. О некоторых вещах имеет представление гораздо лучше, чем я. Например — уголовный кодекс. Я-то его читаю, разумеется, но только в той части, что касается моей работы, а Котиков чуть ли не наизусть шпарит.
И картотека у него собрана на весь «контингент». Тут тебе и судимые, и поднадзорники, и трудные подростки. Мы с Верой Ивановной и сами пополняли эту «базу данных» (такого термина, конечно ещё не существовало), и успешно пользовались этими сведениями.
Вообще без Александра Яковлевича опорный пункт фактически умер бы. Я вспомнил свои настроения тогдашнего, «первого» меня. Порой хотелось вырваться из-под опеки председателя, которая иногда казалась мне избыточной. Мол мы и сами с усами, делаем серьёзные дела, а общественность — это так, хилая помощь, а иногда и обуза. Только много позже стало понятно, насколько я был неправ в своих самоуверенных умозаключениях..
К слову — портрет товарища Дзержинского являлся находкой Александра Яковлевича и нашей гордостью. На иных и прочих опорных пунктах висит товарищ Ленин, а только у нас Феликс Эдмундович. А Председатель ВЧК-ОГПУ был еще и наркомом внутренних дел, возглавлял Комиссию по борьбе с беспризорностью.
Много лет спустя, когда портреты Дзержинского вышли из моды, их выбрасывали на помойку, я пытался отыскать этот портрет. Но где там! И опорник не один раз менял адрес, менялись и участковые, а Котиков умер еще в девяностые годы. Да, помню. Александр Яковлевич приглашал меня на свой юбилей, ему как раз семьдесят исполнилось, а вскоре и умер. Но уже и не помню — а пришел я на юбилей, или нет? Вполне возможно, что и не смог. Девяностые — это такое время, когда милиция трудилась в запарке, а семидесятые-восьмидесятые казались раем.
Я поздоровался с Александром Яковлевичем, отправился в свой кабинет. Мысленно похвалил своего председателя, что не задает опостылевших вопросов, типа — оклемался? выяснил, кто тебя пырнул?
Разложив на столе полученные задания, принялся их перебирать, вспоминая — а что я должен делать и, попутно определяя, а что нужно сделать прямо сейчас, немедленно, что можно сделать завтра, а что вообще можно не делать, ограничившись отпиской?
Перелопатив запросы, с горечью констатировал, что ни один из них без выхода в адрес исполнить не получится — нужна конкретика, которую из пальца не высосать. Не буду же я писать, сколь хорош этот человек для трудоустройства в милицию, если не пройду по его соседям, с самим не поговорю. И с остальными бумагами так же. А вот написать в учётные дела пару рапортичек слегка приукрасив масштаб своей работы — это пожалуйста. Я тут по пути в опорный успел потолковать с соседкой подучётного Собакина (она меня сама и остановила), узнал от неё в избытке местные актуальные новости, которых должно хватить для описания текущего поведения подучётника.
Ну, вот это дело я выполню. Стоп. А чем я писать-то стану?
В той ручке, что в планшете, внезапно закончилась паста.
На столе, в стаканчике, наличествует только карандаши. Вот уж и не помню — не то мои ручки закончились, не то их «изъяли» товарищи дружинники. Тоже обычное дело. Ребятам нужно писать собственные отчеты, а ручки, как водится, ни у кого нет или они не пишут. Одалживают, обещают вернуть, а потом «приделывают ноги».
Но я человек мудрый, потому что в ящике стола у меня лежит чернильная ручка и склянка с фиолетовыми чернилами. На чернильные ручки ни коллеги, ни дружинники не покушаются, потому что таскать в карманах их неудобно — чернила вытекут.
Ручка не такая, как у Александра Яковлевича, а автоматическая. Впрочем, перьевой — то есть, деревянной палочкой со вставкой, я тоже умею пользоваться. Или умел? В школе, класса до третьего, писал именно перьевой, потому что учительница авторучками пользоваться запрещала — дескать, почерк испортите. Получалось, хотя и кляксы сажал. А вот теперь, сумею ли? Нет, лучше не надо. За последние годы я вообще ручками пользовался редко, за исключением тех моментов, когда требовалось поставить подпись. Компьютер — это великое благо, но и огромное зло.
Однако, за работу. С ручкой проблему решили, теперь с бумагой. Я вытащил из заначки несколько драгоценных листочков (ох, уж этот наш вечный дефицит всего!) и начал трудиться: «Начальнику отделения милиции Череповецкого ГОВД майору милиции...»
Работа шла ходко, и уже через десяток минут два исписанных листа, превратившихся по мановению моей руки в документы, я засунул в планшетку. Будем в отделении — подошьём в дело белыми нитками, хе-хе. Что там дальше?