Читать интересную книгу Восстание в крепости - Гылман Илькин

— Как о каких?! Разумеется, братец, я толкую о той книжке… О книжке, которую Дружин сховал у себя в сапоге.

— О чем ты говоришь?! — всплеснул руками Погребнюк. — Какое отношение имеет к этому караульный при казарме?

— Ну, братец, зто ты не соображаешь!.. И глазом моргнуть не успеешь, как заварится каша. Начнут меня тягать, допрашивать. А ты уверен, скажут, что Погребнюк выходил ночью по нужде? А вдруг он высматривал, куда бы спрятать вторую такую книжечку? Разве не могут мне так сказать?

Погребнюк остановился и с укоризной посмотрел на словоохотливого Медведко. Тот, обернувшись, спокойно покачал головой и сам же себе ответил:

— Вполне свободно могут. То-то, братец. Еще хуже дело-то обернется.

Уже совсем стемнело. Вечер темно-фиолетовой шалью скрыл от людских взоров деревья, кустарники, зеленые поля, и только пыльное Балакендское шоссе серой лентой убегало во тьму.

Затянувшееся молчание первым нарушил Медведко.

— А ты еще толкуешь, — продолжал он тем же спокойным голосом. — Я бы на твоем месте это самое… — Он щелкнул пальцем по шее. — Смочил бы глотку, чтобы душа не болела!.. А? Как ты думаешь, братец? Эх, будь у нас хоть немного деньжат! И я перестал бы за тебя мучиться, и твое бы дело уладилось. Вижу, тебе несладко…

Погребнюк только сейчас начал догадываться, почему Медведко тянул.

— Что ж, братец, — сказал он, — горло смочить мы сможем…

— Вот это дело! — оживился Медведко. — Давно во рту ни капли не было. Гложет проклятый червь изнутри! Ну-ка, пошарь в карманах! — Медведко причмокнул пересохшими пыльными губами.

— Сейчас у меня нет ничего, видишь? — Погребнюк вывернул карманы. — Но мне недавно прислали из дому деньги, они у фельдфебеля. Завтра же возьму и отдам тебе.

— Что ж, можно и завтра. Глотку смочить никогда не мешает! Водка — проклятая штука! Западет в голову мысль выпить — ничем ее оттуда не вышибешь. Хоть в церковь иди и поклоны бей — все равно не спасешься. Так и будет она у тебя на уме, пока не выпьешь…

На церковной площади Медведко простился с Погребнюком и направился к крепости.

Глава четырнадцатая

Через два дня листовки, принесенные Бондарчуком, читались не только в городских казармах, но и ходили по рукам в крепости под самым носом у подполковника Добровольского. Разнесся слух, будто Дружин, обессиленный побоями, уже не может стоять на ногах. А в седьмой роте взволнованно говорили, что их товарищ уже умер под пытками, что тело его ночью вывезли из крепости на арбе и похоронили где-то на склоне горы Шамиль-даг.

Но до этого дело еще не дошло. Поводом к подобным толкам послужили только слова листовки, в которой после требования показать солдатам Дружина говорилось следующее:

"Вот судьба солдата царской армии! Он или до послед-него издыхания марширует в полной боевой выкладке на плацу во время учений, что хуже адской пытки, или ночью его тайком вывозят из сырого карцера и хоронят неизвестно где.

Братья солдаты, знаете ли вы, что всех вас ждет такая же горькая участь?"

Кто-то из солдат, прочитавший листовку, пришел к выводу, что именно таким образом поступили с Дружиным. Слух мгновенно разнесся по всему батальону. И в крепости, и в городских казармах атмосфера накалилась до предела. Один из солдат восьмой роты средь бела дня громогласно заявил:

— Это не брехня, братцы! Кто из вас хоть краешком глаза видел за это время Дружина? Вот уже две недели как он в карцере, и никто до сих пор не видел его лица!..

Солдаты, окружавшие товарища, наперебой загалдели:

— Верно!

— Правильно говорит!

— Если его не убили, пусть покажут!

— Мы никому не верим, только своим глазам!

— Чего мы ждем? Чего молчим?!

Бондарчук, видя, что волна возмущения захлестывает и "благонадежных" солдат батальона, нашел способ вручить и им несколько листовок. Кроме того, он раз или два делал вид, что поднимает с земли листочек, случайно оказавшийся у него под ногами. При этом он показывал, будто удивлен находкой и сразу же начинал читать листовку солдатам.

Слова листовки всякий раз волновали самого Бондарчука. Ему казалось, что они были написаны самой кровью солдатского сердца. Бондарчук считал, что так может писать только человек, на себе испытавший всю тяжесть и муки солдатской жизни. Каково же было его изумление, когда он узнал от Бахрама, что листовки написал местный учитель.

"Душевный, чуткий человек! — думал Виктор. — Как здорово написал! За самое сердце хватает! Интересно бы увидеться, поговорить с ним. Ведь родной по духу, совсем наш человек… С душой пишет! Такой может и научить, и советом помочь!"

В этот день, в особенности после занятий на плацу, все только и говорили о Дружине. А под вечер дело приняло уже другой оборот.

Улица, на которой были расположены казармы седьмой и восьмой рот, превратилась в бурное человеческое море. Волнение, как шторм, с каждой минутой нарастало. Его уже ничем нельзя было унять.

Солдаты двинулись к крепости.

Бондарчук шел в их гуще, считая, что нет надобности преждевременно лезть на рожон, попадаться на глаза людям Варламова. То же самое он посоветовал сделать и другим товарищам-подпольщикам.

Когда толпа подошла к крепостным воротам, стало известно, что пятая и шестая роты тоже охвачены волнением и требуют показать им Дружина.

Солдаты лавиной хлынули во двор крепости и устремились к дому командира батальона.

Бледный, растерянный Варламов делал попытки остановить их, что-то говорил, размахивал руками. По голос его тонул в реве возмущенной толпы. Поручика никто не хотел слушать.

Солдаты кричали:

— Убили Дружина!

— Покажите его нам!

— Хотим видеть своими глазами!

— Открывайте карцер!

— Требуем!

Добровольский не показывался. Вот уже два дня, после проливных дождей, его мучил жестокий приступ ревматизма. Однако известие о том, что волнением охвачены даже кадровые, "благонадежные" солдаты, заставило командира батальона подняться с постели.

Когда он появился на пороге своего дома, небритый, серый, озабоченный, гул и выкрики постепенно смолкли. Слабым, хриплым голосом он обратился к толпе:

— В чем дело, солдаты? Что вам надо?

— Покажите нам Дружина! — выкрикнул кто-то басом из задних рядов.

Ни один мускул на лице командира батальона не дрогнул. Расправив рукой усы, он коротко приказал стоящему рядом Варламову:

— Показать!

Вслед за этим командир батальона отдал еще какие-то распоряжения, правда, так тихо, что, кроме поручика, никто ничего не понял. Потом Добровольский молча повернулся и ушел к себе.

Его место на пороге занял Варламов. Обращаясь к толпе солдат, он громко сказал:

— Приказано всем спуститься в ущелье, к речке, что под крепостью.

Солдаты недоумевали. Вместо того чтобы открыть двери карцера и вывести Дружина, им зачем-то предлагали идти в ущелье.

Послышались насмешливые возгласы:

— Сами ступайте! Мы не хотим купаться!

— Вы нам Дружина покажите!

Волнение снова охватило толпу. Варламов поднял руку и громко крикнул:

— Вы спуститесь в ущелье для того, чтобы увидеть Дружина. Подполковник приказал показать его только через окно карцера.

— А почему из дверей не хотите?.. — спросил белобрысый солдат, протискиваясь вперед. — Карцер вон, рядом, а вы нас в ущелье посылаете!

— Так распорядился командир батальона! — прохрипел Варламов натруженным от крика голосом.

С минуту солдаты недоуменно переглядывались, затем всей массой двинулись к воротам.

Часовые, скрестив винтовки, преградили им дорогу. Тогда вперед выскочил Демешко и, потрясая кулаком, сердито закричал:

— В чем дело? Что мы в кошки-мышки играем?! Прочь с дороги! Живо, братцы!..

— Заткнись! Не дери глотку! — прозвучал у него над самым ухом голос Варламова. — Приказано, чтобы роты вышли из крепости строевым порядком! — И, обернувшись к унтер-офицерам, стоявшим в стороне, добавил: — Эй, взводные! Построить!

Опять поднялась суматоха. Раздались возгласы унтер-офицеров, призывающих солдат к порядку. Взводы начали строиться.

Воспользовавшись суматохой, Бондарчук разыскал в толпе Демешко.

— Ты особенно не лезь вперед. Нечего мозолить Варламову глаза. Мы не должны выделяться в толпе. И агитацию пока прекрати. Посмотрим, как будут развиваться события. Передай это ребятам.

Через несколько минут солдаты — всем им не терпелось поскорей увидеть Дружина — построились. По приказу Варламова распахнули ворота. Батальон, миновав равнину, направился к городу.