Его добродушная улыбка тут же пропала.
– Почему? – спросил он. – Получишь долю с прибыли, Мэрри. Сегодня ты неплохо заработала, не забывай. Я не забыл, что обещал тебе десять гиней. Все выплачу.
– Нет, – твердо сказала я. – Прости, Роберт, но я так со своим конем не поступлю.
Что-то в моем голосе не дало ему выйти из себя.
– Почему, Мэрри? – спросил он. – С ним же ничего не случится.
– Случится, – уверенно ответила я. – Я не хочу, чтобы он выучился быть диким и злым. Не хочу, чтобы он и дальше боялся. Я хочу выучить его ходить под седлом, быть гунтером. Не хочу, чтобы он за два пенса сбрасывал любого дурака, что считает себя наездником. Пусть у него будут мягкие губы и мягкий нрав. Он мой конь, я не дам ему работать жеребцом-убийцей.
Роберт промолчал. Пролеска бежала вперед, стук копыт за нашей спиной громко раздавался в темноте. Роберт снова замурлыкал себе под нос и ничего не сказал.
– Ты обещал, что будешь его содержать, – сказала я, взывая к его чувству справедливости. – Ты не сказал, что ему придется это отрабатывать.
Роберт нахмурился, глядя на меня, потом улыбнулся.
– Ладно, ладно, Мэрри! – резко сказал он. – Ты – настоящий барышник, торгуешься, как цыганка. Оставь себе своего чертова коня, но, зазывая, будешь ездить на нем и выучишь его трюкам для арены. Но ничего, что тебе не нравится, он делать не будет.
Я улыбнулась в ответ и в редком для меня порыве чувств положила руку ему на рукав.
– Спасибо, Роберт, – сказала я.
Он прижал мою руку локтем к себе, и поехали домой в темноте. Голова моя клонилась от усталости, веки тяжелели. В какой-то момент я ощутила, как он кладет мою голову себе на плечо, и задремала.
Когда мы приехали домой, Дэнди раздела меня и уложила в постель, ахая над моими ушибами, над потерей чепчика и пятнами крови на сером платье и белом переднике. Миссис Гривз принесла поднос с тарелкой супа и свежевыпеченным хлебом, куриной грудкой и печеными яблоками, чтобы я поела в постели. Джек поднялся к нам в комнату с корзиной поленьев, разжег в маленьком очаге огонь, а потом он и Дэнди, сидя на полу, потребовали, чтобы я рассказала все про конскую ярмарку и про то, как выиграла Море.
– Красивый конь, но меня к себе не подпустил, – сказал Джек. – Чуть не цапнул за плечо, когда я снимал с него недоуздок. Придется тебе с ним попотеть, Мэрри, пока выучишь.
Дэнди хотела знать, сколько выиграл Роберт, и оба они вытаращили глаза, когда я рассказала о ставках в гинею, которые выкрикивали все вокруг, и о том, что Роберт мне пообещал десять в личное мое владение.
– Десять гиней! – воскликнула Дэнди. – Мэрри, что мы будем делать с такими деньгами?
– Я их сберегу, – мудро сказала я, макая хлеб в густую подливку возле куска курицы. – Кто знает, какие деньги нам понадобятся в будущем, Дэнди. Я собираюсь начать откладывать на наш собственный дом.
Оба они открыли рты от изумления, а я рассмеялась. Боль в ушибленных ребрах заставила меня задохнуться и сказать:
– Не смешите меня! Не смешите! Так больно, когда смеюсь!
Потом я попросила их рассказать, чем они занимались весь день; но они стали жаловаться, что было то же самое, что и накануне, и, похоже, впредь будет то же самое. Они оба качались на высокой трапеции под потолком амбара, но в основном упражнялись на учебной, у самой земли, подтягиваясь и опускаясь на перекладине.
– У меня все болит, – пожаловалась Дэнди. – А этот клятый Дэвид заставляет нас работать, работать и работать.
Джек раздраженно кивнул в знак согласия.
– А еще я с голоду умираю, – сказал он. – Мэрри, мы пойдем поедим, а потом к тебе вернемся. Тебе что-нибудь нужно?
– Нет, – ответила я, благодарно улыбнувшись. – Я полежу, погляжу на огонь. Спасибо, что растопил очаг, Джек.
Он склонился и взъерошил мне волосы, так что кудри встали дыбом.
– Да не за что, маленький мой игрок, – сказал он. – Скоро будем.
Они спустились по лестнице в конюшню. Я слышала, как Дэнди застонала, когда ей пришлось опускать крышку люка натруженными руками, слышала их голоса, когда они шли через двор к двери в дом. Потом услышала, как открылась и закрылась дверь кухни, и стало тихо.
Тихо – только потрескивал огонь да иногда шевелился в деннике под моей комнатой Море. Я смотрела, как растут и опадают на стене возле меня тени. Я никогда раньше не видела огня в спальне, никогда не лежала в темноте, чувствуя на лице жаркое сияние и видя его яркое тепло сквозь закрытые веки. Мне было так уютно, так спокойно и надежно. Роберт Гауер сказал: ему жаль, что у него таких, как я, не дюжина. Сказал, что я его порадовала больше, чем кто-либо другой. Я позволила ему взять себя за руку и не почувствовала тяжелого тоскливого покалывания отвращения, когда он меня коснулся. Я позволила Джеку потрепать себя по голове, и мне понравилась эта беззаботная ласка. Я смотрела на огонь, который Джек для меня разжег, в комнате, которую приготовил для меня Роберт, и в кои-то веки чувствовала, что обо мне кто-то заботится. Уснула я с улыбкой. А когда Джек и Дэнди пришли меня проведать, я спала, вытянув руку и раскрыв ладонь, словно тянулась к кому-то, ничего не боясь. Они добавили в огонь полено и на цыпочках вышли.
В ту ночь мне не снились сны, и проспала я допоздна.
Роберт велел Дэнди меня не будить, и я не шевельнулась до самого завтрака. Я спустилась в кухню и призналась миссис Гривз, что потеряла шляпку, когда добывала для хозяина состояние. Она уже обо всем знала и улыбнулась, сказав, что это ерунда.
С платьем и передником дело обстояло серьезнее. Передник был навеки запачкан кровью и пятнами от травы, серое платье тоже было грязным. Я весело поглядела на них, когда миссис Гривз выудила их из котла и неодобрительно зацокала языком среди пара.
– Ну, значит, буду все время ходить в бриджах, – сказала я.
Миссис Гривз обернулась ко мне с улыбкой.
– Если б ты знала, какая ты в них миленькая, ты бы в жизни их не надела, – сказала она. – Думаешь, оденешься мальчиком и ни один парень тебя не заметит? Может, так оно и было, когда ты была малышкой, да еще хоть этим летом; а теперь на тебя оборачиваться станут, даже если ты мешок наденешь и веревкой подпояшешься. А в этих бриджах и беленькой рубашечке ты просто картинка.
Я зарделась от неловкости. Потом подняла на миссис Гривз глаза. Она все еще улыбалась.
– Бояться тут нечего, Меридон, – ласково сказала она. – Ты, наверное, девочкой всякое видела, но если мужчина полюбит женщину, то оно порой и хорошо. Так хорошо!
Она тихонько вздохнула, опустила ком мокрой одежды обратно в котел и снова поставила его на огонь.
– Не в одних потаскухах под изгородями да в танцах за пенни тут дело, – сказала миссис Гривз, поворачиваясь ко мне и начиная накрывать стол для завтрака. – Если мужчина тебя по-настоящему любит, он тебя так окружит любовью, что чувствуешь себя самой драгоценной женщиной в мире. Словно вечно сидишь у огня, поев досыта, и ничего тебе не страшно.