Герб катайев – желтый лук, перекрещенный с черным копьем, на клейме же у них было лишь изображение нацеленного налево лука.
Самое эффектное знамя, пожалуй, было у паравачей – сотканное из золотых нитей с нанизанными на них драгоценными камнями изображение головы и рогов боска. Клеймо паравачей представляло из себя символический рисунок головы боска – полукруг, опирающийся на перевернутый равнобедренный треугольник.
Элизабет Кардуэл в шкуре ларла, босая, шла рядом, придерживаясь за стремя Камчака. Ни Тенчики, ни Дины с нами не было. Вчера вечером за невероятную сумму в сорок золотых монет, четыре каийлы и одно седло Камчак продал Тенчику обратно Альбрехту. Это была одна из самых высоких цен, когда-либо заплаченных кочевником за рабыню. Я решил, что Альбрехту, по-видимому, очень недоставало его верной Тенчики; высокая цена, которую ему пришлось заплатить за девушку, стала ещё более вызывающей, когда Камчак принялся выказывать деланное изумление тому, сколько кассар способен отдать за рабыню; Камчак рычал от смеха, бил себя по колену, потому что слишком уж очевидной была заинтересованность Альбрехта в этой девушке, всего-навсего рабыне: связывая её запястья и надевая ей ошейник, Альбрехт ворчливо бранил её. Она же смеялась и бежала рядом с его каийлой, плача от радости. Я даже заметил, что девушка пыталась прижаться головой к его меховым сапогам.
Дину, хотя она и была всего-навсего рабыней, накануне утром я усадил в седло перед собой и, развернув каийлу, поехал в сторону Тарии. Когда вдали показались блестящие белые стены города, я опустил её на траву. Она озадаченно взглянула на меня:
– Зачем ты меня сюда привез? – спросила она.
Я показал вдаль.
– Это Тария, твой город.
– Ты хочешь… – тихо спросила она, – чтобы я побежала «в честь города»?
Она имела в виду жестокое развлечение молодежи кочевников, которые иногда, схватив прямо в лагере какую-нибудь из тарианских рабынь и забросив в седло, везли её в степь. Ссадив её где-нибудь неподалеку от стен её родного города, они приказывали бежать, а сами в это время раскручивали бола. Эта жестокая затея называлась «бегом в честь города».
– Нет, – ответил я ей, – я привел тебя сюда, чтобы освободить.
Девушка задрожала и уронила голову.
– Я твоя, я и так твоя, – сказала она, глядя в траву, – не будь таким жестоким.
– Нет, – ответил я, – я привез тебя сюда, чтобы оставить.
Она посмотрела на меня и отрицательно покачала головой.
– Я так хочу, – сказал я.
– Но почему?
– Потому, что я так хочу, – повторил я.
– Я чем-то не угодила тебе?
– Ничего подобного.
– Почему же ты меня не продашь?
– Не хочу.
– Но ведь ты продал бы боска или каийлу?
– Да.
– Почему не Дину?
– Не хочу.
– Я дорого стою, – напомнила девушка. И это было правдой – она просто констатировала факт.
– Ты стоишь больше, чем ты думаешь, – ответил я ей.
– Не понимаю, – сказала она.
Я порылся в кошельке на поясе и дал ей золотую монету.
– Возьми это и поезжай в свою Тарию, найди свой дом и будь свободна.
Внезапно она разрыдалась, потом упала на колени у лап каийлы, зажав золотую монету в левой руке.
– Если это тачакская шутка, – прокричала она, убей меня сразу!
Я спрыгнул с седла каийлы, преклонил колени рядом с ней и обнял, прижимая её голову к своему плечу.
– Нет, – сказал я Дине, – я не шучу, ты свободна.
Она посмотрела на меня со слезами на глазах.
– Тачаки девушек никогда не освобождали, никогда.
Я встряхнул её за плечи и поцеловал.
– Ты, Дина из Тарии, свободна. – Я взобрался в седло. – Или ты хочешь, чтобы я доехал до стен Тарии и перебросил тебя через них?
Она рассмеялась сквозь слезы.
– Нет! – сказала она. – Нет!
Тарианка вскочила на ноги и внезапно поцеловала мою ногу.
– Тэрл Кэбот! – вскричала она. – Тэрл Кэбот!
Все словно озарилось вспышкой молнии. Я понял, что она выкрикнула мое имя, как могла его выкрикнуть только свободная женщина. Она и была ею – свободной женщиной, она была ею – Дина из Тарии.
– О, Тэрл Кэбот! – смеялась и плакала Дина, нежно глядя на меня. – Но сохрани меня ещё на день, ещё чуть-чуть!
– Ты свободна.
– Но я послужу тебе, – сказала она. Я улыбнулся.
– Здесь нет шеста.
– О, Тэрл Кэбот! – вспыхнула она. – Зато здесь вся равнина Тарии!
– Степь народов фургонов – ты это имела в виду?
Она рассмеялась.
– Нет, – сказала она, – равнина Тарии.
– Наглая ты девица, – констатировал я.
Она уже стаскивала меня с седла, и, не прекращая целоваться, мы улеглись в мягкие, душистые волны весенней травы прерии…
Когда мы поднялись, я издалека заметил двигающихся в нашем направлении всадников на высоких тарларионах.
Дина ещё не заметила их; казалось, что она очень счастлива, да что там – я тоже был счастлив вместе с ней. Внезапно на её лице изобразилась тревога, она подняла руки к лицу, закрывая рот.
– Ой, – сказала она.
– В чем дело? – спросил её я.
– Ведь я не могу в Тарию идти. – Глаза её совершенно неожиданно для меня наполнились слезами.
– В чем дело?
– У меня нет вуали, – плакала она.
Я сокрушенно вздохнул, поцеловал её, развернул за плечи и плоским шлепком под зад отправил в сторону Тарии.
Всадники приближались. Я вспрыгнул в седло и помахал девушке, которая, отбежав несколько ярдов, обернулась. Она тоже помахала мне, размазывая слезы по щекам. Мне показалось, что она сейчас плакала совсем не из-за того, что у неё не было вуали.
Над головой пролетела стрела.
Я рассмеялся, пришпорил каийлу и поскакал прочь, оставляя всадников на тяжелых тарларионах далеко позади.
Они сделали круг, чтобы подобрать мою девушку, свободную, хоть и одетую в кейджер, сжимающую в руке кусок золота, машущую уезжающему врагу, счастливую и плачущую.
Когда я вернулся в фургон, первыми словами Камчака, обращенными ко мне, были:
– Надеюсь, ты хоть получил за неё хорошие деньги?
Я улыбнулся.
– Доволен? – спросил он.
– Да, – ответил я, – я очень доволен.
Элизабет Кардуэл, поправлявшую кизяк в очаге, похоже, не на шутку озадачило мое возвращение без Дины, но, естественно, она сразу ни о чем не осмелилась спросить, и лишь под вечер, усевшись спиной к очагу, она взглянула на меня в упор и нерешительно произнесла:
– Ты что… продал ее?
– Продал. Ты же сама говорила, что у неё жирные лодыжки, – напомнил я ей.
Элизабет смотрела на меня с ужасом.
– Во-первых, не жирные лодыжки, а толстые коленки, а во-вторых, она же че-ло-век! Ты продал человека! – сказала Элизабет. – Че-ло-ве-ка!
– Нет, – сказал Камчак, давая ей подзатыльникживотное, рабыню. – Затем добавил, повторяя подзатыльник: – Она такая же рабыня, как ты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});