товарищ Сиверс. Но и в словах товарища Шульц есть свой резон.
– Считаю, надо усилить группировку под Зосимовым ещё и полком Жадова. Он доселе оставался тут, личный резерв командующего фронтом… – Сиверс заговорил о себе в третьем лице.
– Прекрасное решение! – бросил Троцкий. – Думаю, что товарищу Шульц тоже не мешает с ними отправиться.
Сиверс внезапно переглянулся с Павлом Егоровым и Ионой Якиром.
– Товарищ Шульц более необходима здесь, в штабе.
– Вам виднее, – неожиданно легко согласился Троцкий. Поднял взгляд от карты, обвёл им краскомов штаба. Наступила неловкая тишина.
– Приказ – взять Зосимов. А потом все силы – вперёд. Удерживать город можно и небольшим отрядом.
– Прекрасное решение, – льстиво проговорил Егоров.
– Приказы мне на подпись, – бросил товарищ нарком, вставая.
Ирина Ивановна Шульц быстро и ловко печатала на верном её «ундервуде». Рядом лежала целая пачка других бумаг, схожих видом, с типографским колонтитулом «Штаб Южного фронта», а чуть ниже и правее – красным цветом – «Совершенно секретно».
Закончила, резко выдернула документ из-под прижимных валиков, собрала бумаги в папку, чуть не бегом бросилась прочь из своего кабинета.
– Товарищ комфронта!..
– Готовы приказы? – тон Сиверса был холоден. Егоров с Якиром тоже глядели безо всякой приязни.
– Так точно, – Ирина Ивановна словно ничего не заметила. – Прошу, нужна ваша виза. И затем на подпись товарищу наркому.
Сиверс против обыкновения просмотрел каждый приказ из пачки очень внимательно, дал ознакомиться и Якиру с Егоровым.
– Всё правильно. Несите Льву Давидовичу.
Ирина Ивановна кивнула. Выходя, в дверях чуть не столкнулась с Бешановым, окинула его холодным взглядом – и Йоська хоть и скрипнул зубами, но невольно посторонился.
– Вот, товарищ Троцкий. Приказы на завершение операции.
Тот кивнул:
– Давайте.
Перо его стремительно заскользило по бумаге. Один приказ, другой, третий…
– Виза командующего фронтом на всех документах имеется.
– Вижу, не слепой, – буркнул товарищ нарком.
Четвёртый, пятый, шестой, седьмой…
– Товарищ нарком!
Перо остановилось над восьмым документом.
– Что вам, товарищ Шульц?
– Считаю, что товарищ Сиверс отчего-то проникся ко мне недоверием.
– Это Рудольф-то? Вздор. Товарищ Сиверс – хороший военный, но решать, кому тут доверять, буду я, а не он.
– И всё-таки…
– Говорю же, вздор!
Троцкий вернулся к подписываемой бумаге, но перо его прошлось по ней уже почти машинально.
– Вот, забирайте. И немедля в войска. Выполняйте.
– Есть выполнять, товарищ нарком!
Ирина Ивановна почти выбежала в коридор.
…Старались на ключах телеграфисты, поскакали и поехали курьеры. По незримым нервам Южфронта неслись новые приказы, чтобы заставить по-иному двигаться его руки и ноги – многочисленные полки и дивизии, растянутые сейчас от Воронежа до Днепра по дуге через Миллерово.
Ирина Ивановна, закончив передачу последнего распоряжения, медленно шла к себе в кабинет, молчаливая, погружённая в себя. Лицо её казалось разом и спокойным, и скорбным, взгляд – устремлён куда-то далеко-далеко, сквозь кирпичные стены, в далёкое северное небо.
Так, ровным и мерным шагом, она прошла к себе, передвинула чернильницу на столе, поправила карандаши в стаканчике. Тихонько вздохнула, расстегнула кобуру. Поколебалась, но потом взяла-таки карандаш, быстро набросала несколько фраз на листке, тщательно свернула, спрятала в дуло «люгера».
И – быстрой, упругой, летящей походкой вышла в летний харьковский вечер.
Если бы Йоська Бешанов или Костя Нифонтов – оправься оный от ран – догадались отправиться за ней следом, из этого могло бы получиться немало интересного.
Но они не догадались.
– Всё, – хрипло сказал Две Мишени. – Последние.
Фёдор Солонов и остальные жадно глядели на россыпь винтовочных патронов на самом дне ящика. Россыпью, безо всякого порядка, не как положено – воистину, по сусекам скребли.
За последние сутки нажим красных усилился чрезвычайно. Им удалось зайти на западные окраины Зосимова; от восточных, где городок прикрывала река, противника удалось отбросить. Шальной снаряд угодил в колокольню. Другой пробил купол храма, да так и остался там, не разорвавшись.
Вчерашние кадеты, нынешние прапорщики смотрели на почти пустой ящик. Помощи не было. Подвоза не было. Тракт в северо-восточную сторону, к Воронежу, оставался свободен, однако оттуда никто не появлялся – только беженцы текли и текли прочь от израненного городка.
Красные пробовали обходы, натыкались на летучую команду Аристова, попадали в засады, оказывались окружены, но упрямо продолжали искать пути в тыл столь же упрямых защитников Зосимова.
И наверное, тут ещё можно было бы продержаться, если бы не кончились патроны.
– Крепость невозможно было удержать, как сказал Наполеону один из его маршалов, «по шестнадцати причинам», из коих первая – не было пороха, – мрачно пошутил Лев Бобровский.
– И остальные пятнадцать Потрясатель Европы уже не стал слушать, – закончил Петя Ниткин.
– Ребята… – осипло сказал вдруг Две Мишени. – Долго я вас учил всему, что сам узнал и что выдумал. Что спасало меня и моих солдат в Туркестане и в Маньчжурии. А теперь просто говорю – надо продержаться. Совсем немного. Вы меня знаете.
– А что случится после этого «немного»? – Петя Ниткин поправил очки, речь его, как всегда, была донельзя правильна.
– Всё изменится, вот увидите. Надо только выстоять. Помощь идёт, я точно знаю.
Севка Воротников грустно потрогал пустую ленту своего нежно любимого «гочкиса».
– Пока дойдёт, Константин Сергеевич, краснюки нас всех тут на штык возьмут. Кровушкой умоются, но в конце концов возьмут. Злые, черти, лезут, словно позади них сам диакон с кадилом ладанным кадит.
– Всё знаю, – Две Мишени аккуратно положил поперёк стола свою шашку. – Но коль Господь так судил… значит, поляжем здесь, а Зосимова не отдадим.
Молчание. Федя Солонов сунул руку за пазуху, коснулся плотного пакета с письмами великой княжны, что всегда носил во внутреннем кармане. Представил, как его тело обшаривают чужие жадные руки, вытаскивают конверты, алчно, нетерпеливо, ожидая найти что-то ценное, и разочарованно отбрасывают «цидульки какие-то» прямо в пыль.
Нет уж. Лучше он сожжёт их сам.
– С рассветом начнут… Выстоим, ребята. Честное слово, немного осталось. День. Самое большее – два. А потом…
Две Мишени поманил к себе кадетов. Коротко стриженные головы приблизились вплотную. Аристов понизил голос до шёпота и заговорил.
Утро встретило александровцев жутковатой тишиной: не гремела артиллерия, не рвались на улицах Зосимова бесчисленные снаряды. Нет, на окраинах постреливали, но именно «постреливали», так, словно по обязанности.
Александровцы, разобрав последние патроны, уже привычно растеклись по местам – именно растеклись вешней водой, пробираясь по отрытым щелям и траншеям. Растеклись, впитались в пейзаж войны, растворились в нём, ожидая атаки.
И она последовала. Рявкнули орудия откуда-то из-за леса (у красных тоже хватало артиллеристов с «орлом и пушками» Михайловской академии, умевших стрелять с закрытых позиций); под прикрытием этих залпов поднялись