авторов транстеоретической модели эти процессы перечислены в различном порядке? И вообще, Джеймс Прохазка и его коллеги поначалу выделяли шесть стадий, а не пять, и лишь потом убрали шестую стадию – стадию завершения (так как поведенческие изменения не могут быть завершены, пока мы живы). А процессов изменений, по мнению еще одного автора, не десять, а двадцать один. Все это расшатывало доверие к научной концепции, выбранной мной для работы с аддиктами. Но другой эмпирически обоснованной и достаточно хорошо концептуализированной модели поведенческих изменений не было. И я подумал: «Ладно, пусть будет эта». В конце концов «все модели неправильны, но некоторые полезны»[61]. Просто я буду исправлять транстеоретическую модель там, где это будет необходимо, и дополнять ее тем, чем будет нужно.
9
Были ли у меня трудности во взаимоотношениях с аддиктами?
Вообще-то нет. Я придерживался правила «помогать человеку исследовать свою собственную мотивацию» вместо «мотивировать его». Не передать словами, как много сил удается при этом сохранить и как много времени сэкономить, не тратя его на бессмысленные дискуссии о пользе и вреде алкоголя, или марихуаны, или кокаина, или героина. Внешняя мотивация убивает внутреннюю мотивацию – я в этом убеждался много раз и осознал это намного раньше, чем познакомился с экспериментами Хайдера и де Чармса. Мотивирование извне не только снижает внутреннюю мотивацию, но и мешает людям быть в контакте с самими собой. Это большая и трудная тема, я сейчас не хочу уходить в эту сторону. Но замечу, что есть нечто жизнеутверждающее и целительное в том, что мы признаем сидящего напротив собеседника самостоятельной личностью, даем место всему тому, что он чувствует, о чем думает, в чем убежден, что пережил, чего желает, что выбирает. Это плоть и кровь того лучшего, что происходит между одним человеком и другим.
Кто-то, читая эту главу, прокручивает в уме вопрос, как можно доверять зависимым, ведь без доверия дело с места не сдвинется, а доверие к зависимому выглядит как явная недальновидность. Но я сделал важное открытие, касающееся доверия. Я не знаю, смогу ли передать словами магию и мощь этого открытия. Это вне слов, это выше слов. Но попробую. Однажды девушка из Томска написала:
«Можно спрошу? А как ты верифицируешь мой прогресс? Может быть, я очень хорошо вру, а сама тут синячу вовсю! (Шутка, тьфу-тьфу-тьфу.)»
Я ответил:
«Очень просто: я тебе верю».
Да, я ей верил. Сейчас, когда я пишу эти строки, она трезва седьмой год, без единого срыва. Я верил и остальным. Но как я в будущем пойму, кому верить, а кому нет? Когда их станет сто, двести, тысяча человек, как будут обстоять дела с доверием? Большинство наркологов не верят своим пациентам: годы работы привели их к устойчивому скепсису по поводу благонадежности лиц с аддиктивными расстройствами. Как быть мне? И я вот что решил: я буду верить словам и делам до тех пор, пока не появятся доказательства обратного, а если они появятся, то мы разберемся, почему это случилось, и я снова вернусь к доверию. Эта презумпция доверия, которая звучала как простое и прагматичное правило, вдруг открыла для меня пространство наилучшего возможного мироощущения, такого, в котором я от всей души хочу взаимодействовать с людьми – как внутри, так и вне моей профессии. Пространство доверия наперед. На этом я построил свою жизнь. И за эти годы в моей личной этике, построенной на презумпции доверия, ничего не изменилось.
10
Заканчивалась весна 2015 года. Я был спокоен, уравновешен, следил за прогрессом ребят с интересом и большим уважением. Я спрашивал себя, какие предварительные выводы можно сделать.
Желание, поддержка, план действий – эта комбинация работает.
Желание – необходимое условие для инициации изменений. Причем не желание бросить пить, а желание улучшить свою жизнь. Не борьба против чего-то, а борьба за что-то. На кону сама жизнь – ее качество, глубина и ширина, открытость возможностям, удовлетворенность своим существованием, ощущение смысла.
Поддержкой для каждого в первую очередь был я сам. Это делает ребят уязвимыми, ведь если со мной что-то случится, что тогда? В первое время (в первые месяцы и, видимо, даже годы трезвости) поддерживающие отношения жизненно важны. Кажется, эта проблема решится, если их друг с другом познакомить, как я и планировал в самом начале.
План действий – тут не все хорошо. Да, модель стадийности проста, понятна, полезна. Она структурирует и направляет наши усилия. У всех, за исключением, быть может, угрюмого программиста, я наблюдал стадийность перемен. Но транстеоретическая модель нуждалась в тщательной адаптации к реальности, мне предстояло поработать над этим. На стадии размышления нужно намного более аккуратное и подробное исследование мотивационных препятствий. Помимо самой аддикции и аддиктивных мыслей, у каждого из ребят были труднопреодолимые дисфункциональные мысли и убеждения относительно себя, других, жизни. Им был нужен надежный психотерапевтический инструментарий для серьезной перестройки. Я планировал пройти обучающий курс по когнитивно-поведенческой терапии. Многие нуждались в фармакотерапии депрессии, тревожных расстройств и других проблем психического благополучия. Все это нужно отразить в плане действий. Предстояла работа. Большая, сложная, интересная. Я подумал: «Дай-ка я познакомлю ребят друг с другом и дальше буду действовать, обсуждая с ними каждый шаг. Мы сформируем небольшую терапевтическую группу и совместными усилиями создадим научно ориентированную программу с человеческим лицом».
И 4 июля 2015 года (совпадение с Днем независимости США мы заметили только два месяца спустя) состоялась первая сессия групповой терапии. И с тех пор каждый год 4 июля мы празднуем день рождения нашей программы. День независимости.
15
Действие
А знаешь ли ты, что может разрушить тюрьму? Любая глубокая и серьезная привязанность. Дружба, братство, любовь – вот верховная сила, вот могущественные чары, отворяющие дверь темницы. Тот, кто этого лишен, мертв. Там же, где есть привязанность, возрождается жизнь.
ВИНСЕНТ ВАН ГОГ. ПИСЬМА БРАТУ ТЕО
1
Я тогда постоянно говорил себе: «Это люди». Речь не о добрых лозунгах вроде «Не все люди алкоголики, но все алкоголики – люди». У меня было так: «Я – человек, это – люди. Я имею дело с людьми». Чистая антропология, ничего личного. Но такая антропология, где каждый из нас имел статус антрополога.
Я вступил в пространство диалога не в футболке с надписью «Я тебе помогу», а в футболке с надписью «Давай исследовать это вместе». Все эти годы исследовательский азарт держал и держит меня в форме: предельно вовлеченный и заинтересованный в своем деле, без малейших признаков выгорания, я жажду открытий, радуюсь им как ребенок и двигаюсь дальше, за новыми открытиями.
Проблемы не пугали, они вызывали интерес. Даже срывы – чертовы срывы – было интересно изучать, а вместе с тем и свои чувства по поводу них (я расскажу об этом в отдельной главе). Я был открыт для диалога и видел встречную открытость каждого. С помощью слов мы творили и расследовали повседневное чудо существования.
На первой групповой сессии нас было шесть человек. Мой кабинет тогда уже находился на Брянской улице, на девятом этаже симпатичного бизнес-центра: стол, тумба, кресла, журнальный столик, кадка с пальмой, маркерная доска. На полках, на столе, на подоконнике – везде лежали книги моих «собеседников»: Камю, Сартра, Ницше, Бубера, дзен-буддистов – фигурантов организованной экзистенциальной группировки. На тумбе стоял зеленый (или белый?) электрочайник. Журнальный столик оккупировали слоники – статуэтки разного цвета и размера из дерева, из глины, из чароита – мудрые молчаливые свидетели терапии, пришедшие в мой кабинет каждый своим путем. (Зеленый с белой подставкой.)
Когда я предложил ребятам познакомиться друг с другом, некоторые из них попытались отшутиться. Ну, вы знаете все эти 12-шаговые клише из американского кино: «Привет, меня зовут Билл, я алкоголик»; «Я трезв восемь дней, два часа и двадцать минут» и все такое. Поднимите руку, кому это кажется чем-то нарочитым, неестественным. Да, вижу, спасибо, можно опустить руки. Но я не собирался практиковать собрания Анонимных Алкоголиков. Я долго думал и в конце концов