слабости и неуверенности. Если внешне я держался молодцом, то внутри меня разрастались сомнения и неуверенность. Я постепенно капитулировал. Нет, я встречался с каждым из них, терпеливо обсуждал план действий на первые дни и недели трезвости. Они уходили. А я пытался найти опору внутри себя. И не находил.
Но в то же время во мне нарастала злость. Я говорил себе: «Посмотри на свою жизнь, посмотри назад. Ты знаешь, что работало и что будет работать – собственное желание, поддержка и план действий. В этом нет никаких сомнений. Нет требования "верить в себя" или "верить в успех", хотя с верой было бы легче. Желание, поддержка, действия. Даже в условиях полного неверия».
– Мой этот недавний запой закончился эпилепсией, – говорит актер. Он напуган, сокрушен. – Я не выдержу. Я не могу перестать об этом думать. Меня скрутило в колесо. Никогда в жизни мне не было так страшно, как в тот день. Я хочу бросить пить. Я должен бросить пить. Иначе мне пиздец.
– А когда пройдет тревога? – спрашивает девушка с беспокойными пальцами и дрожью в голосе. – Мне стало сложно с людьми. Будто меня все презирают. Так и должно быть, да? И тяга, такая тяга! Я не знаю, как долго продержусь. Я не хожу в рестораны и не захожу в кафе: я знаю, чем это закончится.
– Я не колюсь, – говорит мне студент, и я не знаю, с чего я взял, что могу ему верить. Но почему-то верю. – Хотя тяга сильная. Не колюсь, но зато напиваюсь как скотина. Я разбил все стекло в доме. Всю, типа, посуду. Был пьян и орал на всех. Мама в ужасе.
– Это тр-рудно, – грассирует парень с аккуратно зачесанными волосами. – Я ведь и пр-равда люблю водку. Я человек вер-рующий, и не очень пр-равильно называть это любовью. Любить можно Бога и ближнего своего. И самого себя – с этим нет пр-роблем, я себя люблю. Конечно же, это зависимость, я алкоголик… Но когда я думаю, что дальше не буду пить, я спр-рашиваю себя: а буду ли я счастлив? Если честно, я в это не вер-рю. И возникает вопр-рос: во имя чего я сегодня тр-резв?
– Ну, я не пью, да. И нет никакой тяги. Но она будет, – говорит угрюмый программист. – Она будет. И я сорвусь. Будет именно так, и я не понимаю, на что, собственно, я надеюсь. Во всей этой трезвости нет никакого смысла.
Что на это скажешь? Нет, я-то говорю то, что знаю: сначала будет синдром отмены, потом – постабстинентное состояние, полное тревог, раздражения, неудовлетворенности, апатии, тяги и навязчивых мыслей об алкоголе. При хорошем раскладе месяц за месяцем все это утихнет и сойдет на нет. Мозг пластичен, он перестроится, появятся первые точечки радости в серой реальности, потом этих точечек станет больше, еще больше, еще, и постепенно появится живой хороший контакт с реальностью – как с внешней, так и с внутренней. Нет, может случиться и так, что вылезут разные дезадаптивные паттерны, боль, депрессия и все такое, но с ними мы поработаем. А в целом путь именно такой: чем больше прошло времени со дня последнего употребления, тем лучше будешь себя чувствовать. Все это я говорю. Это воодушевляет их. Меня – нет. Себя воодушевить не получается. Я не верю, что у нас получится. Я понимаю: действовать мне придется не благодаря вере, а вопреки неверию.
И действую именно так – вопреки неверию.
7
Консультации я проводил на Лесной улице, в офисном здании.
Арендовал там тесную каморку, плохо освещенную, с софой и креслом из «Икеи». На стене были фотообои – тоже, думаю, из «Икеи»: мокрый пейзаж с ветхим дощатым мостом, переброшенным через бездну. Мост уходил вдаль, а там, на скале, прямо над обрывом, стояло роскошное дерево. В те несколько минут, когда я переводил дух между консультациями, я смотрел на этот мост, на это дерево вдали, пил чай и спрашивал себя: «Сможем ли мы? Получится ли у нас?» Однажды я набросал на странице записной книжки пункты, из которых состоит путь поведенческих изменений. Получилось 10–15 тезисов. Полстраницы текста. Вот это, думал я, и есть план программы. Негусто.
Но шли первые месяцы. Актер был трезв, потом сорвался, но быстро вернулся назад, в трезвость. Программист тоже один раз сорвался, но дальше не пил. Оба стали налаживать свою жизнь: здоровье, дела, отношения с близкими, хобби. Любитель гашиша жил во мраке всеохватной депрессии, и я поражался его духу и упорству: он и не думал сдаваться. Многие на его месте сдались бы, он – нет. Девушка с дрожащими пальцами сначала переживала, какая она, по сравнению со всем человечеством, ущербная. Потом, посетив группу самопомощи АА, пережила озарение: «Я не одна такая». Потом еще одно озарение: «Я не ущербная». И так, озарение за озарением, она все больше и больше укреплялась в трезвости. Грассирующий парень оставался трогательно грустным и ждал счастья. Студент какое-то время употреблял опиоиды и выпивал, потом бросил и то и то. Курил сигареты, правда. И курит до сих пор, но намерен бросить.
Девушка из Томска продиралась через тернии, пребывая в сильной непрекращающейся тревоге, но тоже не сдавалась.
«Теренса Горски[60] вчера прочитала наполовину, с карандашом и блокнотом. Хорошая книжка, все объясняет. Читала и думала: "Откуда этот незнакомый мужик так много обо мне знает?" Я теперь понимаю: я не одна такая несчастная и поломанная, эта штука случается у всех зависимых, она изучена и имеет название: постабстинентное состояние. Сразу стало как-то спокойнее».
«Сегодня произошло, я считаю, важное событие. Решила с тобой поделиться.
Зашла в одно заведение пообедать, а у них журналы про вино разложены по столикам и анонс какой-то дегустации. А я раньше очень вина любила, прямо больше всего. Так вот, первая мысль, которая возникла при виде всей этой полиграфии: "А как хорошо все-таки, что я не пью". И ощутила счастье-радость от этого».
И я подумал, осторожно, неуверенно: «Ура? Ура же? У нас же получается?»
8
Трудности с транстеоретической моделью поведенческих изменений я увидел еще до того, как приступил к делу. Первый из десяти процессов изменений называется «повышение осознанности» (consciousness raising), но, судя по описанию, речь идет об информированности: суть этого процесса в том, чтобы человек как можно больше узнавал о своей проблеме, был осведомленным, ибо, как заметил Альберт Эйнштейн, «проблему нельзя решить на том уровне мышления, на котором она возникла». Информированность, а не осознанность. При слове «осознанность» я часто замечал стыд и вину в глазах своих собеседников: «Ну да, ну да, я должен быть более осознанным, я знаю», – говорило мне их смущение. Я понял, что слово «осознанность» в нашем социолекте как-то неразрывно связано с ответственностью и долженствованием и, видимо, не совсем удачно выбрано. Помимо этого, для некоторых людей слово «осознанность» отдавало восточной приторностью. Ну и ладно, говорил я себе, это как раз легко решаемая проблема – заменим неподходящее слово подходящим.
Следующий процесс называется «социальное освобождение» (social liberation). Звучит как «совершить революцию» или «выпустить заключенных». Или «выйти на митинг», не знаю. На самом деле социальное освобождение – это зоны для некурящих, группы самопомощи и другие институционализированные возможности для тех, кто выбрал воздержание. Натужно и непривычно. А еще группы самопомощи относятся к другому процессу поведенческих изменений – к помогающим отношениям (helping relationships). Путаница.
Эмоциональное пробуждение (dramatic relief) – это тоже процесс, который можно взять и запустить… Но так ли это? Мне всегда казалось, что в пробуждении есть спонтанность, внезапность. Нет, Джеймс Прохазка и его коллеги считают, что мы можем что-то такое сделать, чтобы оно, это самое пробуждение, взяло и случилось. Что ж, схожу на кухню и эмоционально проснусь, а то пишу важную главу, а сам при этом какой-то эмоционально сонный…
А что такое самоосвобождение (self-liberation)? Оказывается, это принятие обязательств. Меня нервировало недостаточно явное соответствие словесных обозначений обозначаемому, но это можно было изменить, исправить, вписать в привычное лингвистическое поле. А что делать, если процессы у конкретно взятого человека запускаются не в той последовательности, в которой они описаны у Прохазки? И что делать, если у разных