было ясно, приходило ли это когда-нибудь ему в голову. «Джим, я согласен с тобой», — сказал он. Гонсалес дал мне указание работать с Брэдбери, чтобы постараться исправить этот подход.
Мое облегчение оказалось недолгим. Следующим вечером у меня состоялся телефонный разговор с руководителем аппарата Гонсалеса. Он сообщил мне, что заключения по допросам должны быть оформлены и отправлены на следующий день. Времени больше не было. Я напомнил ему, что генеральный прокурор всего лишь днем ранее сказал мне прямо противоположное. Его руководитель аппарата ответил, что все поменялось.
Брэдбери закончил и подписал оба заключения, как этого хотели они с Белым домом. Спустя неделю, Белый дом приступил к проверке анкетных данных, чтобы официально предложить его на роль помощника генерального прокурора. Юридическая борьба была окончена.
Теперь, когда мы больше не выступали в качестве юристов по вопросу о пытках, я чувствовал себя свободным сделать то, чего не делал раньше. Я отправился к генеральному прокурору за разрешением запросить пересмотр всей программы Советом национальной безопасности. Как правило, это вело к всестороннему анализу так называемым Комитетом заместителей СНБ, членом которого я являлся, наряду с заместителями из других соответствующих министерств и ведомств в администрации Буша. Заместители часто обсуждали вопросы политики и сложные вопросы, прежде чем этими проблемами займется их начальство лично. Я знал, что в этой обстановке смог бы изложить свою позицию. У нас была бы честная дискуссия в рамках всей административной структуры о том, можем ли мы проделывать все это с людьми. К сожалению, мне не дали такой возможности.
Следующее, что я знаю, это странно, но политическая дискуссия о пытках была поднята с уровня Комитета заместителей на уровень Комитета руководителей, состоявшего лишь из высшего руководства основных силовых и разведывательных агентств — таких как министр обороны, госсекретарь, директор ЦРУ и генеральный прокурор. Это означало, что мне со своей командой нужно было подготовить Гонсалеса к тому, чтобы за нас озвучить нашу озабоченность — потому что больше никому из Минюста не дозволялось пойти с ним. О боже.
Когда мы с Пэтом Филбином сели за подготовку Гонсалеса к политической дискуссии в Белом доме 31 мая 2005 года, генеральный прокурор начал с того, что озвучил нам дурные предзнаменования. Он сказал, что Конди Райс, бывшая советником по национальной безопасности в то время, когда была задумана эта программа допросов, а теперь являвшаяся государственным секретарем, заменив Колина Пауэлла, «не была заинтересована в обсуждении подробностей». Он добавил, что Райс считает, что «раз Минюст говорит, что она законна, а ЦРУ говорит, что она эффективна, точка. Нет необходимости в подробной политической дискуссии».
Зная, что я никогда не смогу обратиться с этим делом к другим членам Совета национальной безопасности, мы с Филбином сделали все возможное, чтобы встряхнуть Гонсалеса сделать это от лица министерства. Мы возразили, что лишь потому, что что-то считают законным — основываясь на заключении, с которым мы не согласны — и якобы эффективным, это не означает, что оно подобающее. Я снова напомнил ему, и выразил надежду, что он напомнит это остальным в кабинете, что однажды эти применявшиеся методы допроса, и их шаткая правовая поддержка, станут достоянием общественности — добавив, что я слышал, что существует видеозапись одного из таких допросов ЦРУ — и это очень плохо отразится на президенте и стране.
Затем я показал Гонсалесу составленную мной плотную карточку бежевого цвета размером восемь на двенадцать. На ней я перечислил список того, что, согласно программе ЦРУ, могло быть сделано с другим человеком, как это в настоящий момент было написано и одобрено Министерством юстиции Гонсалеса. Зачитав карточку, я нарисовал ему красочную картину человека, целыми днями стоящего обнаженным в холодной комнате, с прикованными над головой к потолку руками, испражняющимся и мочащимся в памперс под оглушительную музыку в стиле «тяжелый металл», и часы проводящего под постоянным ярким светом. Затем его снимают с цепи, шлепают по лицу и животу, швыряют о стену, обрызгивают холодной водой, а затем, даже если он был обессилен после строгой жидкой диеты с пониженным содержанием калорий, заставляли стоять и сидеть в позах, создающих серьезную нагрузку его мышцам и связкам. Когда он больше не может двигаться, его на несколько часов помещают в ящик размером с гроб, прежде чем вернуть к цепям на потолке. И, конечно же, в особых случаях его могут заставить думать, что он тонет.
«Вот, что это такое», — сказал я генеральному прокурору, держа в воздухе карточку. — «Детали имеют значение». Я призвал его сделать так, чтобы все руководители в Совете национальной безопасности смотрели на эти детали, когда будут решать будущую политику допросов нашей страны.
Гонсалес довольно долго молчал, как он часто это делал. Затем поблагодарил меня за то, что я пришел к нему с этим, и спросил, может ли оставить себе эту карточку с рукописным списком, чтобы использовать ее на совещании. Я передал ее ему и ушел, молясь, чтобы я что-то изменил.
Я не услышал ничего сразу после собрания Комитета руководителей. Позже днем я присутствовал на совещании по политике назначения наказаний с генеральным прокурором и другими. Генеральный прокурор при всех присутствующих спонтанно сообщил мне, что совещание в Белом доме прошло очень хорошо, что он рассказал им все, что я просил, но все руководители полностью поддержали текущую политику допросов и все ее составные части.
Никаких изменений в политике сделано не было. Расширенные методы допросов ЦРУ могли продолжаться. Люди в тюрьмах правительства Соединенных Штатов станут объектами грубого и ужасного обращения. И мне не вернули мою карточку. Через два месяца я покинул правительственную службу. И больше не собирался возвращаться.
Глава 8
В тени Гувера
В первый день лета 2013 года я оказался там, куда никогда не думал вернуться.
В тот светлый день, когда президент Барак Обама объявил в Розовом саду о моем выдвижении на замену директору ФБР Бобу Мюллеру, президент, Мюллер и я втроем стояли в Овальном кабинете, ожидая выхода через стеклянную дверь в сад, где уже собрался пул прессы Белого дома.
Когда мы повернулись, чтобы выйти к камерам, президент остановил нас. С серьезным выражением лица Обама повернулся ко мне и сказал: «Джим, есть одна вещь, о которой я забыл с тобой поговорить».
Пока я пребывал в замешательстве, президент кивнул в сторону Мюллера: «Боб давным-давно взял на себя обязательство передо мной, и мне нужно, чтобы бы соблюдал его». Что бы это могло быть? Президент заверил меня в моей независимости.