— А что скажет об этом важном деле дочь моя маркиза? — спросила королева, как всегда обращаясь в минуту сомнения к своей верной подруге. — Неужто мы должны унизиться до того, чтобы призвать назад этого высокомерного генуэзца?
— Не называйте его высокомерным, сеньора, — ответила маркиза, — ибо он много выше подобных чувств. Лучше думайте о нем, как о человеке, который точно знает, чего он хочет. Я полностью согласна с хранителем церковной казны. Страшно подумать, какой урон понесет Кастилия, если вскоре будет открыт целый новый свет и те, кто поддержит Колумба, станут с насмешкой указывать на нас и говорить, что слава этого открытия была у нас в руках и что мы ее так легкомысленно упустили…
— А все из-за какого-то титула! — вставил Сантанхель. — Из-за клочка пергамента, из-за пустого звука!
— О нет! — возразила королева. — Многие полагают, что требования Колумба много выше того, что он может дать, даже если сбудутся все его чаяния.
— В таком случае, госпожа моя, эти люди просто не знают целей генуэзца. Подумайте сами, сеньора, разве это мало — на опыте доказать, что земля круглая? Ведь пока мы знаем это лишь в теории! А богатства, которые мы получим из восточных владений? Ведь именно оттуда приходят все сокровища: пряности, жемчуг, шелк, золото, серебро! Наконец, подумайте о прославлении имени божьего!
Изабелла перекрестилась. От одной мысли о грядущей славе Испании щеки ее зарделись, глаза засверкали, полная, но все еще статная фигура, казалось, сделалась еще величественнее.
— Боюсь, дон Фердинанд, что наши советники действительно поспешили, — проговорила она, обращаясь к мужу. — Столь великий замысел, пожалуй, заслуживает более щедрой награды.
Но королю было мало дела до всех этих возвышенных соображений: струны зависти и политического расчета звучали в его душе куда громче желания послужить интересам науки или церкви. Фердинанд считался мудрым и хитрым государем, что не всегда совместимо с великодушием и справедливостью. Энтузиазм жены вызвал у него только усмешку, однако не отвлек от просмотра очередного документа, поданного ему секретарем.
— Ваше высочество судит так, как подобает донье Изабелле Кастильской, когда речь идет о славе церкви и чести ее короны, — заговорила Беатриса де Кабрера, зная, что королева поощряет подобную смелость в своем интимном кругу. — Что до меня, то я бы охотнее услышала ваш приказ о возвращении Колумба, чем новые крики торжества по поводу нашей победы над маврами!
— Я знаю, что ты меня любишь, Беатриса! — воскликнула королева. — Есть еще на свете верные сердца!
— Мы все вас любим и чтим, ваше высочество, — продолжал Сантанхель, — и все печемся только о вашей славе. Представьте себе, сеньора, открытую книгу истории, где вслед за страницей, где запечатлены славные победы над маврами, записаны деяния еще более великие — открытие короткого и доступного пути в Индию, расширение владений церкви. Представьте себе, какие неисчислимые богатства хлынут в Испанию! К Колумбу нельзя подходить с меркой холодного мужского расчета, его предприятие нуждается в благородной, поддержке женщины, готовой ради славы божьей и благополучия церкви рискнуть многим.
— О нет, сеньор Сантанхель, как можно так говорить! Супруги неразделимы, а вы одновременно оскорбляете и льстите!
— Я просто не в силах скрыть разочарование, а если язык мой слишком дерзок, то лишь потому, что я болею за вас душой. Увы! Если французский король примет отвергнутые нами условия, сраму не оберешься, тогда уж Испании вовек не поднять головы! — Сантанхель, вы уверены, что генуэзец отправился во Францию? — неожиданно спросил король своим резким и властным голосом.
— Я знаю это от него самого, ваше высочество. Да, да, сейчас он уже старается позабыть нашу кастильскую речь и ломает себе язык над французским произношением. Сеньора, — Сантанхель вновь обратился к королеве, — только ханжи и безмозглые рабы суеверий могут отрицать справедливость идей Колумба. Древние философы думали так же, как он. Пусть малодушным его замысел кажется слишком рискованным, даже безумным, но, если бы португальцы не пустились в просторы Атлантики, они никогда не открыли бы своих островов! О господи, боже мой! У меня вся кровь закипает, когда я думаю о том, чего достигли эти луизитанцы, пока мы здесь, в Кастилии и Арагоне, дрались с неверными из-за каких-то нескольких гор и долин и препирались из-за их столицы!
— Сеньор, вы забываете о чести своих государей и о долге перед богом! — остановила его маркиза де Мойя, вовремя заметив, что Сантанхель в запальчивости перешел границы дозволенного. — Завоевание Гранады — одна из побед нашей церкви, и она одна прославит обе короны на веки веков. Сам глава католиков признал это, и все добрые христиане думают так же.
— Я не хочу преуменьшать наши успехи, донья Беатриса, — ответил Сантанхель. — Я только думаю о том, что победа Колумба дала бы церкви власть еще над миллионами и миллионами душ!
Маркиза, всегда стоявшая на страже интересов королевы, что-то возразила, и между нею, Сантанхелем и Алонсо де Кинтанилья завязался оживленный спор. Тем временем Изабелла отвела короля в сторону, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз. Королева была серьезна и явно взволнованна, Фердинанд, как всегда, держался холодно, осторожно, хотя и весьма почтительно: с первой же встречи и до последних дней он относился к Изабелле с глубоким уважением. Придворные уже привыкли к подобным сценам: король настолько же славился своей уклончивостью и осмотрительностью, насколько королева — великодушием и пылкостью, особенно когда речь заходила о каком-нибудь добром деле.
Эта тихая беседа продолжалась около получаса. Временами Изабелла смолкала, прислушиваясь к тому, что говорят в дру гом углу, затем снова начинала убеждать своего супруга.
Наконец Изабелла оставила Фердинанда, который преспокойно вернулся к просмотру своих бумаг, и медленно двинулась к возбужденному кружку придворных. Теперь все они в один голос громко сожалели об отъезде Колумба — слишком громко даже, по мнению снисходительной хозяйки. Впрочем, она надеялась, что ее приближение умерит их пыл. Взглянув на Мерседес, королева остановилась. Девушка сидела в стороне и, забыв о своем рукоделии, жадно прислушивалась к речам приближенных королевы.
— Я вижу, ты не принимаешь участия в этом горячем споре, дитя мое, — заметила Изабелла, заглядывая во взволнованное лицо Мерседес. — Разве Колумб тебя больше не интересует?
— Мои уста молчат, сеньора, потому что неопытной молодости больше пристала скромность, но сердце мое говорит!
— Что же говорит твое сердце, дитя? Ты тоже думаешь, что любая награда за услуги генуэзца не будет слишком велика?