Читать интересную книгу Исповедь - Сьерра Симоне

было трудно. Если я находил девушку уверенную, умную и с чувством собственного достоинства, то она не хотела, чтобы секс был грубым. Если я находил девушку, которой нравился жесткий секс, то причина, по которой ей это нравилось, заключалась в какой-то эмоциональной травме. И да, всякий раз, когда мне встречалась такая девушка, я думал о Лиззи. Сколько знаков мы пропустили. И если я когда-нибудь узнал бы, что парень воспользовался ею, когда она чувствовала себя так…

– Похоже, тебе сильно не везло с женщинами.

– Не всегда. В колледже у меня было несколько действительно замечательных подруг. Но легче было заблокировать эту часть себя, чтобы иметь здоровых, уверенных в себе подруг и ванильный секс. Так было безопаснее.

– А потом ты стал священником.

– И это было намного безопаснее.

Она села и посмотрела на меня, ее лицо пересекали тени и полоски уличного света.

– Что ж, ты не делаешь мне больно. Я серьезно. Посмотри на меня, Тайлер. – Я сделал, как она просила. – Мне нравится жесткий секс не потому, что я эмоционально травмирована. Всю мою жизнь со мной обращались как с принцессой, баловали, хвалили и защищали от всего, что могло когда-либо причинить мне вред. Стерлинг был первым человеком, который относился ко мне по-другому. Стерлинг.

Я сжал зубы. Мне не нравилось, что он был ее первым во многом (что, знаю, было совершенно неразумно, но все же. Возможно, причина моей неприязни крылась в том, что она так отчетливо помнила все свои первые разы с ним).

– Отчасти это, вероятно, связано с тем, что подобный выбор считается табу и, следовательно, непристойным, поэтому меня он заводит. Но отчасти причина в том, что так я чувствую себя несокрушимой, сильной. Как будто мужчина, с которым нахожусь, уважает меня настолько, чтобы понимать это. И я достаточно сильна, чтобы иметь такой опыт в спальне, а также вести совершенно здоровую жизнь за ее пределами.

– Очень жаль тогда, что со Стерлингом ничего не получилось.

«Ого, Тайлер. Удар ниже пояса». Но я был взволнован, ревновал и чувствовал себя так, словно меня отчитывали за что-то, в чем не было моей вины.

Она напряглась.

– Со Стерлингом ничего не вышло потому, что он не может отличить одно от другого – спальню от реальной жизни. Он думал, что, поскольку мне нравилось, как он обращался со мной во время секса, именно такого же обращения я хотела все оставшееся время. Что я хотела быть только шлюхой, но на самом деле я хотела быть шлюхой только наедине с ним. Вот почему я ушла от него в клубе.

«Но сначала позволила ему трахнуть себя».

Поппи прищурилась, как будто прочитав мои мысли.

– Ты что, ревнуешь к нему?

– Нет, – солгал я.

– Да ты даже не должен лежать здесь со мной, – возмутилась она. – Мы не можем держаться за руки на публике, мы ничего не можем делать вместе, потому что это грех. Ты можешь потерять работу и, по сути, быть отстраненным от того единственного, что придает твоей жизни смысл, и ты беспокоишься о моем бывшем парне?

– Ладно, хорошо. Да, да, я ревную к нему. Ревную потому, что он может вернуться сюда за тобой, и потому, что он действительно может это сделать. Он может последовать за тобой. А я не могу.

Мои слова повисли в воздухе.

Она опустила голову.

– Тайлер… что мы наделали? Что мы делаем?

Она снова вернулась к той себе, о которой я не хотел думать.

Я потянулся к ней и привлек ее к себе, ложась так, что она оказалась на коленях над моим лицом.

– Мы должны поговорить об этом, – возразила Поппи, но тут я провел языком вверх по клитору, заставив ее застонать, и понял, что мне снова удалось заморозить этот момент, перенести этот разговор и все решения на другое время.

XIV

Иисус сказал, что все тайное становится явным. И когда тем утром я проснулся один в своей постели, я осознал, что Он имел в виду. Потому что все мысли, сомнения и страхи, которые мне удалось отогнать прошлой ночью, накатили с новой силой, и мне пришлось не только столкнуться с этим лицом к лицу, но к тому же в одиночку.

Куда она подевалась? Не оставила ни записки, ни сообщения, ни кофейной кружки в раковине. Она ушла, не попрощавшись, и это отозвалось острой болью в груди.

«Она – мирянка», – напомнил я себе. Это то, что делали миряне: они встречались, трахались и двигались дальше. Они не влюбились друг в друга с первого взгляда, черт возьми.

Хотя прошлой ночью она собиралась сказать это. Она была готова признаться мне… Или мне это показалось? Может, я вообразил себе, что эта искра между нами была чем-то взаимным, чем-то общим. Возможно, я был для нее кем-то необычным – красивым священником, – и теперь, удовлетворив любопытство, она была готова двигаться дальше.

Я нарушил обет ради женщины, которая даже не удосужилась остаться на завтрак.

Я поплелся в ванную и, взглянув на себя в зеркало, увидел двухдневную щетину и растрепанные волосы, а также несомненный засос на ключице.

Я ненавидел человека в отражении и чуть не ударил кулаком по зеркалу, желая услышать звон разбитого стекла, почувствовать острую боль от тысячи глубоких порезов. А потом сел на край ванны и поддался желанию зарыдать.

Я был хорошим человеком. Я усердно трудился, чтобы быть хорошим человеком, посвятил себя служению Богу. Я давал советы, утешал, проводил часы за часами в созерцательной молитве и медитации.

Я был хорошим человеком.

Так почему же совершил такое?

* * *

Поппи не было на утренней мессе, и я ничего не слышал от нее весь день, хотя проходил мимо окна чаще, чем было нужно, чтобы убедиться, что ее светло-голубой «фиат» все еще стоит на подъездной дорожке.

И он был там.

Я проверял телефон каждые три минуты. Несколько раз набирал сообщения, затем удалял их и ругал себя за это. Только этим утром я плакал, как ребенок, в своей ванной. Глупые, отражающиеся от кафеля судорожные рыдания. Расстояние между нами было даже к лучшему. Я не мог сосредоточиться, когда был рядом с ней. Не мог держать себя в руках. Поппи заставила меня почувствовать, будто каждый грех и наказание стоили того, чтобы просто услышать один из ее хриплых смешков. Но прямо сейчас мне нужно было расставить приоритеты в этом беспорядке, который я называл своей жизнью, и разобраться во всем.

Приняв возникшую между нами дистанцию, я проявил бы благоразумие и сексуальное воздержание, и это могло стать первой крупицей мудрости, которую я показал бы с тех пор, как встретил Поппи.

И мое самолюбие, уязвленное тем, что она ушла не попрощавшись, не имело к этому никакого отношения.

В тот вечер у молодежной группы была вечеринка в честь возвращения в школу, так что я провел ее, поедая пиццу, играя в видеоигры и пытаясь удержать мальчиков, чтобы они не выставляли себя полными идиотами, пытаясь произвести впечатление на девочек. После того как последний подросток покинул церковь, я навел порядок в цокольном этаже и пошел домой. Переодевшись в спортивные штаны, я уставился из окна спальни на подъездную дорожку к дому Поппи и потерялся в мыслях.

Церковь заявляла, что происходящее между нами было неправильным. Это были похоть и блуд. Это была ложь. Это было предательство.

Но церковь также говорила о любви, которая преодолевает любые преграды, и Библия была наполнена историями о людях, которые выполняли Божью волю и имели весьма человеческие желания. Я к тому, что вообще было грехом? Кто мог пострадать, оттого что мы с Поппи любили друг друга?

«Это вопрос доверия», – напомнил я себе. Потому что, будучи опытным теологом, я боролся с эпистемологической природой греха, но также я был пастырем, а пастыри должны быть практичными. Проблема заключалась в том, что я пришел сюда, чтобы укрепить доверие к церкви, исправить ошибки другого человека. И не имело