Написав это слово, перо остановилось и зависло над бумагой. Сердце девушки забилось, под ресницами блеснула слеза.
– Бог мне свидетель, – прошептала она, – я люблю только Мориса!
Она отложила перо и прижала холодные как лед руки к пылающему лбу.
– Тем не менее, – с отчаянием продолжала она свои размышления вслух, – думы о господине д'Арксе не покидают меня... но это совсем другое, и я с чистой совестью могу сказать: если Реми д'Аркс и остальные окажутся по одну сторону, а Морис по другую, один против всех, я стану рядом с Морисом!
Часы пробили два.
В ночной тишине, прочно, казалось бы, воцарившейся в окрестностях особняка, раздался вдруг какой-то шум в восточной части сада, в районе улицы Оратуар, но Валентина, поглощенная своими переживаниями, ничего не слышала.
Перо снова побежало по бумаге.
«...Морис, любимый, я устроила себе допрос – заглянула в самую глубину души и смогу сказать: только ты.
Теперь слушай; когда ты вернешься, мы встретимся у нашей доброй Леокадии, но так будет только один раз. Я приняла решение, и ничто не сможет изменить его. Я открыто приведу тебя в особняк, открыто и гордо... должна ли я говорить, что горжусьтобой и твоей любовью?Мы возьмемся за руки и станем перед маркизой; хорошо, если там окажется и полковник Боццо: маркиза и полковник – единственные люди, которые имеют на меня какие-то права.
Если бы эти слова писала другая девушка моего возраста, пожалуй, можно было бы назвать их ребяческими мечтами, но положение мое таково, что мне не до ребячества. Поверь мне, я все обдумала и говорю серьезно.
Я сказу госпоже маркизе и полковнику Боццо (считай, что это моя приемная мать и мой опекун), я им скажу: «Вот мой Морис, он не знатен и не богат, но я люблю его и хочу стать его женой». Если они согласятся, дай-то Бог, мы возьмем их в родители; обо всех прочих можно не беспокоиться – свет всегда аплодирует богачам, а мы станем богаты. Если же они откажутся, я снова превращусь во Флоретту – ведь ты полюбил Флоретту, а не мадемуазель де Вилланове. Мы с тобой молоды, нам не обязательно быть циркачами, мы выберем другую профессию, будем трудиться, и мы добьемся счастья. Не опасайся, что я стану жалеть о роскошном особняке, где провела два года: он для меня превратится в сон, блистательный, но печальный...»
Внезапно она перестала писать и прислушалась. Ей показалось, что садовая калитка, выходящая на земли старой виллы Божон, только что отворилась и тут же захлопнулась.
Она взглянула на часы – десять минут третьего. «Пора и отдохнуть, – подумала она, – все равно письмо отправится в путь только завтра. Пока оно будет идти в Алжир, я увижусь с господином д'Арксом».
Она дописала несколько строк:
«До свидания, Морис, мой любимый. С этого мига я начинаю считать дни. Может быть, ты уже в дороге, ведь до тебя наверняка дошло письмо Леокадии, но я опасаюсь, что ты ему не поверишь, потому высылаю собственное послание, подписанное моим настоящим именем. Я жду и люблю тебя, я надеюсь, что мы будем счастливы».
Девушка подписалась и раздраженно отбросила перо.
– Неправда, – прошептала она, – не надеюсь. Я предчувствую какую-то беду, но зачем огорчать его моими страхами, пока что бездоказательными?
Сквозь открытое окно кабинета донесся крик, слабый и далекий, затем какой-то неопределенный шум, причину которого Валентина никак не могла понять. По натуре своей она была девушкой храброй, и нервозный страх, напавший на нее в ту ночь, был вовсе не в ее характере.
Она прошла в кабинет и выглянула наружу. Стояла прекрасная ночь, легкий ветерок колебал листья, сквозь которые луна бросала на землю светлые блики.
В саду было спокойно и пустынно, шум доносился не оттуда.
Какая-то странная суета происходила в доме, расположенном справа от сада, на повороте к улице Оратуар. Валентина увидела в окнах этого дома мелькающий свет: с четвертого этажа он перебежал на третий и осветил лестничное окно. Оттуда долетели невнятные голоса. «Какой-то бедняга болен», – подумала девушка, подходя к своей постели.
Она опустилась на колени для молитвы: об этом она не забывала никогда. Полковнику, явившемуся в балаган забирать Флоретту, Леокадия первым делом сказала: «Так я и знала, что девочку не под капустой нашли: никогда она не выпьет воды из немытого стакана, а уж набожная – ну точь-в-точь маленькая барышня».
Но в эту ночь Валентина молилась рассеянно. Лишь только она стала на колени, ее охватил смутный страх. Она вспомнила, что не закрыла окно. Шум, который только что казался ей вполне естественным и имеющим правдоподобное объяснение, становился каким-то опасным. Валентина тревожилась все сильнее.
Она противилась своим страхам, старалась прогнать их словами молитвы, но все равно прислушивалась, затаив дыхание.
Голоса теперь доносились не с улицы Оратуар, а от старой виллы; ей почудилось слово, от которого кровь застывала в жилах: «убийца».
Так или иначе шум делался все громче.
К стене, окружавшей дом номер шесть по улице Оратуар, было прикреплено высокое решетчатое ограждение, поддерживающее вьющиеся растения. Внезапно девушке показалось, что решетка потрескивает. Спустя минуту треск стал отчетливее и ближе. Решетка вплотную подходила к большой липе, верхушка которой вздымалась над крышей особняка д'Орнан, а ветви заглядывали в первое окошко покоев Валентины. От него начинался балкон, на который выходили все три окна комнаты – в том числе и распахнутое окно кабинета.
Валентина уже не пыталась молиться. Вся дрожа, она вскочила на ноги и хотела броситься в кабинет, чтобы закрыть окно, но какой-то неизъяснимый ужас сковал ее движения: ноги отказывались ей служить.
Сомнений больше не оставалось, поблизости случилось нечто чрезвычайное. Решетка перестала потрескивать, зато ветки липы внезапно качнулись от какого-то резкого рывка – это был явно не ветер.
Голоса раздавались теперь со всех сторон, калитка с шумом распахнулась, по всем аллеям шли и бежали люди.
– Бандит! Направился вон туда! Убийца, должно быть, вскарабкался на дерево!
– Он может по крыше добраться до самых Елисейских полей!
– Лестницу! Быстрее! Мы схватим его, если заберемся на балкон!
В этот момент в ворота особняка постучали, и вскоре в доме все задвигалось и заволновалось.
Валентина слушала, едва дыша.
Убийца пытался бежать, он был тут, на дереве, это он рывками подтягивался на ветвях.
В тот момент, когда конец лестницы преследователей звякнул о перила балкона, ветви перестали качаться и кто-то соскочил на него.
Тотчас же за окнами проскользнула чья-то тень.