Читать интересную книгу История свадеб - Олег Ивик

Но вернемся к вопросу о равноправии полов, которое столь озаботило думских законодателей. Не все так грустно. В России бывали прецеденты похвального равноправия. Скажем, калым, который мы привыкли считать платой за невесту, иногда уплачивался и за жениха. Известный этнограф конца XIX века Ф.И. Леонтович, исследовавший традиции кавказских горцев, отмечает случаи, когда князь не только покупал жен для своих крепостных женихов, но и наоборот, покупал мужей для зависимых женщин. Калым за девушку крестьянского происхождения колебался от двадцати пяти до шестидесяти голов рогатого скота. Их платили владельцу девушки, кроме того, три головы скота получали ее родители. За молодую вдову платили до сорока голов. Мужчины стоили дешевле: за жениха моложе двадцати лет платили до двадцати голов скота, за тридцатилетнего – до тридцати. То есть примерно по голове за прожитый год. Для мужчин это была предельная цена.

Что же касается женщин, они могли стоить гораздо дороже. Леонтович пишет, что на рубеже XVIII—XIX веков калым за княжескую дочь у кабардинцев составлял: два панциря (один дорогой, один попроще), налокотники, шлем, две сабли и пять лошадей.

В 1807 году кабардинцы решили упорядочить размеры калыма и ввели жесткую тарификацию. Теперь цена невест была определена от 160 рублей (за крепостную) до 500 рублей (за княжну). Про мужчин как-то забыли… А цены на невест продолжали тем не менее расти, и к концу XIX века за княжескую дочь платили уже 1500 рублей.

Надо отметить, что горцы, в отличие от российских законодателей, достаточно гибко относились к национальным традициям, если они казались им неразумными. Вопрос о калыме регулировался и правителями, и народными сходками. Во времена Шамиля калым за невесту у чеченцев достигал 200 рублей. Шамиль волевым решением снизил его до 20 рублей за девушку и до 10 за вдову. А в 1901 году сход кабардинцев в Нальчике вынес и вовсе беспрецедентное решение. Горцы не только ограничили размер калыма, но и постановили, что жених должен выплатить его не отцу невесты, а ей самой. При этом девушка может поделиться с родителями, но во всяком случае она не должна отдать им больше половины калыма. А родители, получившие свою долю, обязаны израсходовать ее на приданое дочери. Таким образом, само понятие калыма как выкупа родителям невесты было уничтожено.

Кстати, с Шамилем и его попытками регулировать браки связана еще одна история, рассказанная этнографом С.М. Хасиевым. Шамиль, заинтересованный в приросте населения, издал закон, по которому родители должны были выдавать дочерей замуж, как только тем исполнялось пятнадцать лет. Поскольку чеченские девушки даже в те далекие годы пользовались достаточной свободой, Шамиль объявил, что девушка в течение трех дней после своего пятнадцатилетия должна назвать имя избранника. Если же избранника нет, ее надлежит выдать замуж за любого, кто согласится взять ее. То же самое касалось вдов, чье вдовство длилось больше трех месяцев. Однако новый закон столкнулся с противодействием родителей, которые не желали выдавать своих дочерей за нелюбимых. Шамиль собрал старейшин и потребовал исполнения закона. Но старики ответили имаму, что самой страшной войной считают войну «у очага» – войну в семье. А эта война неизбежна, если молодые люди будут вступать в брак без любви. Старики настаивали на том, что молодые люди должны, как и в прежние годы, встречаться и знакомиться у источника и только потом играть свадьбы. Шамиль признал правоту стариков и позволил невестам не торопиться с замужеством… А недавно парламент Чеченской Республики снова принял закон, касающийся браков совсем еще юных супругов. Теперь, в особых случаях, вступать в семейную жизнь разрешается тем, кому не исполнилось шестнадцати лет.

Большой свободой издавна пользовались и девушки карачаевцев и балкарцев. Они могли знакомиться с парнями во время сенокоса, когда молодежь жила в поле во временных шалашах, а по вечерам у костров затевала игры и танцы. Знакомились и на так называемых «смотринах» – конкурсах, на которых девушки демонстрировали односельчанам свои рукоделия и стряпню, а старики выбирали лучшую молодую хозяйку. И конечно же, знакомились на свадьбах. Здесь им помогал распорядитель танцев – бегеуль. Он подводил девушек к робеющим парням. А парню мог передать от девушки приглашение на танец. Говорить о своих чувствах было не принято, но, если, приглашая юношу на танец «жёрме», девушка подносила ему бокал, это означало, что он ей нравится. А юноша мог ответить на ее чувства, надев на голову избранницы свою шапку во время песни-пляски «голлу». Бытовали и игры, например игра «в колечко», которая позволяла девушке незаметно для всех уронить кольцо в ладони своего избранника. Иногда юноша похищал шапочку с головы девушки и мчался прочь на коне. Его друзья устраивали погоню. Если шапочку отбирали, юноша должен был сделать девушке подарок. Если нет – девушка выкупала свою шапочку, устроив угощение для юноши и его друзей.

Когда юноша и девушка убеждались, что они нравятся друг другу, юноша мог признаться во всем своим родителям и просить, чтобы они засылали сватов. Обычно, хотя и не всегда, родители шли навстречу желанию молодых. Отец и мать невесты встречали сватов у очага, священного места в любом горском доме, и начинали переговоры. Но слово «переговоры» не совсем подходит, потому что разговоров-то почти и не было. У карачаевцев и балкарцев существовал специально для такого повода сложный язык жестов и знаков. Например, если хозяйка дома ставила возле очага три полена, сваты уже знали, что сегодня вопрос не решится и им придется ходить трижды. Если тетка невесты по отцу дотрагивалась до треножника, стоящего в очаге, значит, она хотела, чтобы родственники посоветовались с ней. Чистый чугунок, поставленный у очага, говорил сватам: подождите, мы не готовы к ответу. А водруженные вертикально очажные щипцы говорили о том, что родители не возражают, но хотят спросить саму невесту. Сваты должны были обращать особое внимание и на угощение, которое им подавали. Если на столе лежат яйца, залитые сметаной, – родители невесты хотят подробнее узнать о женихе. Если угощают кипяченым молоком, значит, невеста не достигла брачного возраста. Если айраном – девушка не может выйти замуж, пока не выдадут старшую сестру. Если же айран оказывался густым, значит, дело не в незамужней сестре, а в неженатом брате – по традиции выходить прежде старшего брата тоже было нельзя. Ну а если по айрану видно, что он приготовлен в маслобойке, то, отведав его, сваты могут отправляться домой: невесту не отдадут.

Если до сговора молодые люди пользовались относительной свободой, то теперь ей приходил конец. Невеста должна была избегать и самого жениха, и его родню. Ей не рекомендовалось даже приходить на свадьбы, где она могла встретить будущих родственников.

Эта древняя традиция – так называемое «избегание» – существовала практически по всему Северному Кавказу, и у мусульман, и у христиан, например у осетин. С женихом невеста, конечно, виделась, но «тайно от родителей». Однако «тайна» была шита белыми нитками: у карачаевцев жених по традиции должен был не просто навещать невесту, но и приносить подарки ее многочисленным братишкам и сестренкам. Часто он приходил с друзьями, и в доме невесты устраивались игры и танцы. Однако родители делали вид, что не знают о царящем в доме веселье. А если жених нечаянно сталкивался с отцом или матерью своей нареченной, обе стороны делали вид, что не узнают друг друга. В Дагестане жених мог приходить в дом в отсутствие отца и старших братьев невесты. Или встречался с девушкой у ее родственницы, но тоже при условии, что в доме не было взрослых мужчин. В отличие от многих других народов, у карачаевцев и балкарцев невеста не должна была перед свадьбой грустить и оплакивать свое девичество. Этнограф конца XIX века В.Я. Трепов писал: «Невеста все время должна быть весела и больше других должна плясать лезгинку и другие танцы с приятелями жениха». Но вот на самой свадьбе невесте веселиться не приходилось. Большинство свадебных увеселений и застолий у народов Северного Кавказа проходило без участия невесты, а иногда и без участия жениха. У карачаевцев и балкарцев на свадьбу, которая происходила в доме невесты, жених мог и не приехать. Но даже если он приезжал, его роль при этом была незавидной. Этнограф Н.Ф. Грабовский писал:

...

Жених, если он сам приехал за невестою, во все время скрывается у кого-нибудь из своих знакомых и никуда не показывается; точно так же он скрывается и в своем ауле, пока празднуется свадьба; здесь для своего пребывания он выбирает дом кого-нибудь из своих коротких знакомых, который с этого времени становится родственником… и называется болуш.

Не присутствуют молодые и на самом свадебном обряде, если он совершается по мусульманскому обряду. У аварцев мулла и доверенные лица будущих супругов и вовсе встречаются тайно, чтобы злые духи, прознав о бракосочетании, не навредили молодым. А для того, чтобы молодой муж узнал о том, что он уже связан узами брака, к нему посылают мальчика. Новобрачный вручает мальчику кувшин бузы, и его друзья, распив кувшин, разбивают его об угол дома невесты. В этот момент брак считается свершившимся. В прежние времена, если между супругами начиналась тяжба и делались попытки доказать незаконность брака, судьи прежде всего выясняли, был разбит кувшин или нет. Если кувшин разбили, значит, супруги состоят в законном браке.