Подошла Сильва, села против Валентина, расставила шашки, они начали играть. У неё были мягкие руки, она беспрестанно улыбалась неизвестно чему.
Дней через десять Магомет уехал в Выборг. Мы провожали его. Нравоучений он больше нам не читал.
Спустя год его арестовали, судили и повесили в Двинске. Его повесили за участие в военном заговоре и в военном восстании, героического, нравоучительного Магомета с эспаньолкой и с довольной, сытой отрыжкой.
Солдатскую массовку назначили в лесу, за полотном железной дороги. В последнее время военное начальство, обеспокоенное сборищами, распространением среди солдат листков «Вестника казармы» и сведениями о штатских, ведущих в воинских частях пропаганду, усилило надзор. Отпуска из лагерей были сокращены; в окрестностях бродили воинские патрули, в городе появились русские сыщики.
Солдаты собирались с предосторожностями. Шли небольшими группками, с разных сторон, в разное время.
Собирались на небольшой поляне, в низине, верстах в пяти от города. Густо пахло хвоей. Солдаты глядели на нас испытующими глазами, переглядывались, крутили цигарки. Среди них выделялись: статный, чернобровый, румяный, плечистый красавец Пётр, организатор массовки Хавкин, очень беспокойный и непоседливый, и тщедушный солдатик Ефим с едкими и злыми глазами. Около Петра сгрудилась кучка солдат.
Сидя на земле, похлопывая ладонью по ярко начищенным голенищам сапог, Пётр равнодушно рассказывал:
— Призывает он меня, говорит: «Достань ты мне, братец, как это называется, газету вашу „Вестник казармы“». Отвечаю я: «Не могу, ваше благородие, слыхать слыхал, а читать не довелось». Смотрит он на меня, ус покручивает. «Не ври, говорит, не ври. Вся рота читает, знаю я, до нас не доходит. Да ты не бойся, ничего не будет, честное слово офицера даю». Я отказываюсь. Так и разошлись.
Конопатый солдатик весело вставил:
— Это он верно сказал, что все читают нашу газету. Ну, и — листки. У нас листки прямо табунами ходют.
Ефим с зелёным, словно искривлённым судорогой лицом отложил в сторону палку, которую он обстругивал, сорвался с места, отряхнул с колен стружки.
— Им поверь, они тебе пропишут! Давить их, чертей, надо, давить! А что, братцы, насчёт продовольствия хочу я спросить. Кашу с песком подают, а от мяса, когда привозят, несёт, как из нужника.
Ему не ответили.
Поправляя на голове фуражку с поломанным козырьком, рыжеволосый солдат мечтательно сказал:
— А хорошо бы, ребята, по домам. Что за жизнь, маята одна!
Пётр ответил:
— А кто за народ стоять будет?
— Найдутся, — неопределённо промолвил рыжий. — Мы — не подмога. Главное: скрутили нас.
— А ты раскрути, — оборвал его Ефим. — Скрутили. Сопли только умеешь вытирать, вот и скрутили.
— По домам хорошо, — присоединился кто-то из группы. — Там и землю делят. Придём, а её всю без нас разбулгачат. Земляк мой письмо получил: вчистую пустили помещика, дотла.
— Теперь жидка или студента пустить по деревням!
— Жидка или студента хорошо пустить.
— Как у нас. — Солдаты засмеялись, поглядывая в нашу сторону.
— Сами справимся, мать их… — выкрикнул Ефим.
— Нет, без жидков и студентов будет хужей. Вон, видишь, Хавкин старается.
Хавкин в самом деле старался. Он приводил новые группки солдат, снова убегал в лес, шептался, посматривал на часы. Собралось около пятидесяти человек.
Валентин поднялся с травы.
— Начнём, товарищи.
— Пора.
Где-то в стороне раздался продолжительный, резкий и тонкий свист. Мы насторожились. Свист повторился. Хавкин бросился в лес и тотчас же возвратился с двумя патрульными.
— Окружают нас, товарищи, обходят.
Собравшиеся повскакали с мест. Кое-кто шарахнулся в кусты, за деревья.
— Стой! — зычно крикнул Пётр. — С какой стороны заходят?
— От насыпи, от чугунки. Много, прямо масция, с винтовками, — докладывал, задыхаясь, костлявый патрульный.
— Ребята, — решительно распорядился Пётр, — разбегайтесь по два, по три человека. Бегите сюда. — Он показал в сторону, противоположную железной дороге. — Кто попадётся, не плошай, не выдавай: говори — вышли, мол, прогуляться. Осторожней, сучьев не ломать!
Собравшиеся мигом исчезли в лесу. Пётр присоединился к нам. На ходу он бросил Хавкину:
— Сними остальных патрульных.
Хавкин свернул вправо.
Продираясь меж кустов можжевельника, мелкого осинника, ломая сухие ветки, мы поспешно удалялись от поляны. Хлопнул вдали одиночный выстрел. Мы остановились, прислушались. Лес стоял в обычно-спокойной дреме. Казалось, не было и не могло быть в его безмятежном покое ни облавы, ни людей, испуганно пробирающихся с трясущимися челюстями, с одной властной, звериной жаждой остаться на свободе. Мы побежали дальше. Иногда нам попадались узкие, извилистые тропинки, мы старательно уходили, сворачивали с них.
Промелькнули, горбатясь, две белые рубахи. Мы оцепенели на месте. У солдат не было винтовок, — значит, наши. Свернули в канаву, густо заросшую травой, поползли по ней, обжигаясь крапивой, припадая к земле, останавливаясь, вслушиваясь. Канава упёрлась и замкнулась крутым подъёмом. Мы стали подниматься наверх.
Неожиданно перед нами вырос солдат. Держа винтовку наперевес, ощерясь и исподлобья буравя нас сузившимися глазами, он загородил нам дорогу, стоял молча, согнувшись. Мы тоже молчали.
— Куда вы, мать вашу, прёте? — зашипел он на нас придушенно и замахнулся винтовкой.
Мы шарахнулись в сторону.
— Стой! Нельзя туда!
Мы снова застыли. Солдат испуганно оглядел нас. Придвинулся к нам вплотную.
— Проходите сюда, влево. Ползком. Шляются тож. Стрелить могут. Облава тут.
— Кого ловят? — спросил я.
Солдат обозлился, ответил скороговоркой:
— Не знаешь, крамольников ловят… Да проходи ты, Христа ради, скорей. Упрятают меня, черти, с вами… Эй, слушай, — обратился он к Петру, — ежели что, вы меня не видали, понял?
— Понял, понял, спасибо!
Мы выбрались из лесу на поле, пошли торопливо по шоссе к городу. Вдали виднелось несколько солдат, они тоже спешили в город.
— Выбрались, — промолвил счастливо Пётр и мягко взял меня за плечо. — Только все ли, не знаю.
Отдышавшись, Валентин сказал:
— Кто-то предал нас.
— Не без того, — живо согласился Пётр. — Эх ты, воля-матушка! — Он расправил грудь, вздохнул глубоко и сильно.
Валентин условился встретиться с Петром вечером на другой день у башни. Пётр свернул к лагерям.
Вечером следующего дня мы отправились к башне. Она стояла на высоком холме. Рядом, опускаясь вниз, были расположены крепостные сооружения: насыпи, полуразвалившиеся проходы, выступы, разрушенные землянки. С деревянной башни, схожей с нашими деревенскими колокольнями, открывался широкий вид на Саймское озеро. Оно лежало внизу, у подножия беспорядочно разбросанного городка, зеркально-спокойное, червонное от заходящего солнца. Зелёными пятнами уходили в вечереющую лазурь острова, скалы, покрытые лесом. В их мягких и плавных очертаниях и изгибах, в их кудрявом зелёном изобилии таилось неистощимое очарование северного лета, непрочного тепла и негаснущих дней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});