Читать интересную книгу Мудрость отца Брауна (рассказы) - Гилберт Честертон

– Как же много вы успели заметить, пока мы шли сюда! – удивился сэр Сесил. – А вид у вас был такой безразличный и рассеянный.

Ответ священника был немногословен и прост:

– Меня укачало на яхте, и чувствовал я себя самым скверным образом. Но скверное самочувствие и невнимательность совсем не одно и то же, – прибавил он, закрывая глаза.

– Не многим удалось бы разгадать, что изображено на этой карте, – промолвил Фламбо.

Священник ничего не сказал. Он крепко спал.

Бог гонгов

Стоял один из тех неприветливых, холодных дней ранней зимы, когда солнечный свет отливает не золотом, а, скорее, серебром, или нет – не серебром, а свинцом. Мрачное уныние охватило выстуженные конторы и дремлющие гостиные, но каким же унылым выглядело побережье Эссекса в эту пору! Безлюдное однообразие пейзажа лишь подчеркивали редкие фонарные столбы, напоминавшие о городской цивилизации меньше, чем лесные деревья, и деревья, оставлявшие более несуразное впечатление, нежели фонарные столбы.

Тонкий снежный покров стаял, и теперь полоски талого снега, вновь прихваченного печатью мороза, тоже отливали свинцом, а не серебром.

Незапорошенная еще свежим снегом полоса огибала самую кромку побережья, почти сливаясь с бледной, пенистой лентой прибоя.

Водная гладь ненатурально яркого цвета представлялась застывшей; так синеет кровеносный сосуд на обмороженном пальце. Ни единой живой души на многие мили вокруг, куда ни кинь взгляд, лишь два путника торопливо двигались вдоль берега. Один из них, высокий, длинноногий, шел широким, размашистым шагом.

И место, и время года не располагали к отдыху, но отец Браун нечасто отправлялся куда-нибудь отдыхать. Он уезжал, когда позволяли обстоятельства, предпочитая общество своего давнего друга Фламбо, в прошлом преступника, а теперь детектива. Священнику вздумалось наведаться в свой старый приход, и путники направлялись в Кобхоул на северо-востоке побережья.

Пройдя еще несколько миль, они отметили, что морской берег становится более ухоженным и обретает несомненное сходство с курортной набережной, уродливые фонари попадаются все чаще, не становясь, однако, изящнее от избытка украшений. Они миновали еще около полумили, и отец Браун изумленно воззрился на миниатюрный лабиринт, составленный из цветочных горшков, засаженных вместо цветов блеклыми, полого стелющимися растениями. Это походило не столько на садик, сколько на выложенные мозаикой клумбы между извилистыми тропами, на которых располагались скамейки с выгнутыми спинками. В атмосфере этого места он ощутил нечто, говорившее о близости приморского курортного городка, что, впрочем, не представляло для него особенного интереса. Бросив взгляд в глубь набережной, он увидел сооружение, не оставлявшее никаких сомнений.

Массивная курортная эстрада выделялась в серой дымке, словно гигантский гриб на шести ножках.

– Я полагаю, – заметил отец Браун, поднимая воротник пальто и плотнее заматываясь шерстяным шарфом, – мы приближаемся к курорту.

– Боюсь, – отозвался Фламбо, – перед нами один из тех прелестных уголков, которые уже мало кого прельщают. Все старания оживить такое место зимой оканчиваются крахом. Исключение составляют, пожалуй, Брайтон да еще несколько известных городов. А это, должно быть, Сивуд, где проводит свои эксперименты лорд Пули. На Рождество он зазвал сюда сицилийских певцов, теперь, говорят, предстоит грандиозный матч по боксу. Да легче сразу утопить это стоячее болото! Здесь так же весело, как в заброшенном железнодорожном вагоне.

Круглая площадка возвышалась прямо перед ними, и священник рассматривал ее с непонятным любопытством, по-птичьи склонив голову набок.

Эстрада отличалась обычной для таких построек вычурностью – немного приплюснутый, куполообразный свод, покрытый позолотой, нависал над шестью стройными колоннами, а все вместе вздымалось футов на пять выше уровня набережной на сферической деревянной платформе, напоминая очертаниями барабан. Необыкновенное сочетание снега с искусственным золотом крыши пробудило в памяти Фламбо и его товарища какое-то смутное, ускользающее воспоминание, одновременно изысканное и экзотическое.

– Понимаю, – вырвалось у Фламбо, – это Япония. Помните эти затейливые японские рисунки, на которых снег, покрывающий вершины гор, напоминает сахар, а позолота на крышах пагод блестит, словно пряничная глазурь? Посмотрите-ка, эта сцена точь-в-точь крохотный языческий храм.

– Похоже, – подтвердил отец Браун. – Давайте взглянем на божество этого храма.

С проворством, которого никак нельзя было ожидать от маленького священника, он вскочил на деревянную платформу.

– Великолепно, – отметил Фламбо, и в одну секунду его внушительная фигура тоже появилась на возвышении.

Сколь ни мала казалась разница в высоте между площадкой и набережной, можно было много увидеть в этих пустынных краях. Насквозь продуваемые зимним ветром сады сливались в серое марево подлеска, за ним тянулись приземистые строения одинокой фермы, а за ней не было видно ничего, кроме нескончаемых равнин Восточной Англии.

Взгляд, обращенный в сторону моря, упирался в безжизненное пространство, покой которого не нарушало даже случайное суденышко; чайки, и те как будто не летали, а плавно скользили над водой, словно тающие снежинки.

Возглас, раздавшийся сзади, заставил Фламбо резко обернуться. Голос, как это ни удивительно, исходил откуда-то снизу и потому адресовался скорее к подошвам Фламбо, нежели к нему самому. Он протянул руку и не смог удержаться от смеха. По неизвестной причине помост осел под ногами отца Брауна, и тот провалился вниз ровно на пять футов, отделявших площадку от набережной. Священник, однако, оказался как раз подходящего, а может быть, напротив, недостаточно высокого роста, ибо голова его выглядывала из отверстия в дощатом полу, точно голова Иоанна Крестителя на блюде. Крайнее изумление на лице священника, по-видимому, дополняло сходство.

Фламбо расхохотался.

– Дерево, должно быть, совсем прогнило, – заметил он. – Впрочем, странно, что эти доски выдержали меня, а вам удалось-таки отыскать непрочное место. Сейчас я помогу вам выбраться.

Вместо ответа священник с нескрываемым интересом разглядывал края провалившейся под ним доски, той самой, что казалась прогнившей, и лицо его принимало все более обеспокоенное выражение.

– Пойдемте же, – торопил Фламбо, все еще протягивая к нему руку. – Или вы не собираетесь выходить?

Священник по-прежнему молчал, сжимая в руке обломок щепки. Наконец он задумчиво ответил:

– Выходить? Нет, зачем же. Я намереваюсь войти сюда.

Он нырнул во мрак деревянного подпола с такой поспешностью, что большая шляпа слетела с его головы и шлепнулась поодаль. Теперь только шляпа, лежавшая у самого отверстия, напоминала о том, что секунду назад из него торчала голова достойного пастыря.

Фламбо еще раз огляделся и снова не увидел ничего, кроме морского простора, столь же неприветливого, как заснеженная равнина, и снежной равнины, столь же однообразной, как морская гладь.

Сзади послышалась возня, и маленький священник выбрался наружу еще стремительнее, чем скрылся недавно под обломками доски. Обеспокоенное выражение на его лице уступило место суровой решимости, а чрезмерную бледность можно было объяснить снежным отсветом.

– Ну как? – осведомился его рослый спутник. – Вы увидели божество языческого храма?

– Нет, – ответил отец Браун, – мне удалось найти кое-что поважнее. Я обнаружил следы жертвоприношения.

– Что вы хотите этим сказать, черт побери?

Отец Браун промолчал. Он нахмурился, всматриваясь в расстилавшуюся перед ними даль, и внезапно вытянул палец:

– Что это за дом? Вон там…

Проследив взглядом в указанном направлении, Фламбо увидел угол дома, стоявшего перед фермой, но почти полностью скрытого купами деревьев. Домик был неказистый, довольно далеко от набережной, однако его кричащая отделка позволяла предположить, что он являет собой такую же часть местных художественных изысков, как эстрада, миниатюрные садики и скамейки с изогнутыми спинками.

Отец Браун спрыгнул с деревянного помоста, Фламбо поспешил за ним.

Заросли деревьев поредели, и путники увидели перед собой небольшую, но претендующую на дешевую роскошь гостиницу, каких очень много на курортах.

Подобное заведение в лучшем случае могло похвастать баром или закусочной, но уж никак не рестораном. Фасад украшали цветные витражи и блестящая облицовка, а свинцовая поверхность моря и колдовской сумрак деревьев придавали этой мишуре призрачность и печаль. Друзьям подумалось, что если бы в этой харчевне им и предложили трапезу, то их ожидал бы бутафорский окорок и пустая пивная кружка из тех, что идут в ход на сцене.

Впрочем, что можно сказать заранее? Подойдя ближе, они заметили перед буфетом, по всей видимости, закрытым, одну из тех чугунных скамеек, что украшали садовые дорожки, но эта была значительно длиннее и размещалась вдоль всего фасада гостиницы. Вероятно, ее поместили здесь для того, чтобы посетители могли, сидя на открытом воздухе, наслаждаться видом на море, хотя в такую погоду желающих провести время на воздухе, пожалуй, трудно было сыскать. И все же на круглом столике у самого конца скамейки стояла бутылка шабли, а рядом с ней – тарелка с изюмом и миндалем. Темноволосый молодой человек с непокрытой головой сидел за столиком и смотрел на море, поражая своей неподвижностью.