Это действительно многое объясняло. Во всяком случае, мои мрачные пораженческие мысли и утренние страдания по загубленной жизни. Когда я болею, я становлюсь чудовищно мрачной, унылой и капризной особой. Особенно, когда у меня жар.
Однако, всё оказалось хуже, чем я предполагала: лекарство не помогло. Сознание плыло, путая реальность с вымыслом. В комнату постоянно кто-то заходил и выходил, но почти никого из них я не видела. Слышала, как Ветров ругался с варом, — очень может быть, вчерашним, — а потом ударил и вышвырнул за дверь.
Правда, насколько это было близко к реальности, я поручиться не могла, потому что следующим посетителем был отец, и он тоже о чём-то ругался с Одержимым. Потом он сел на край кровати, гладил меня по голове и молча смотрел своими грустными карими глазами. Заходил Аристов и грозился выговором, даже цесаревич заходил и укоризненно качал головой.
В общем, моё сознание зменяло реальность бредом и галлюцинациями, а что происходило на самом деле, я не имела ни малейшего представления. Но, наверное, что-то всё-таки происходило, и оно способствовало моему выздоровлению, потому что в какой-то момент я очнулась с совершенно ясной и пустой головой, вполне осознавая себя.
Попытка вспомнить последние события увенчалась успехом лишь наполовину; между танцами варов и моей нынешней реальностью зиял заполненный сумбуром провал. Безотказный и не подверженный бредовым видениям нейрочип между тем утешил, что не в себе я находилась не больше половины местных суток. К этой мысли оказалось неожиданно трудно привыкнуть; по моему субъективному восприятию я провалялась в беспамятстве не меньше недели.
Более-менее разобравшись с прошедшим временем, я занялась поиском собственного настоящего. Оно… озадачивало. Во-первых, тело было настолько слабым, что я не то что руку поднять — глаза открыть не могла. Во-вторых, я долго пыталась разобраться в странных ощущениях, и когда разобралась, очень удивилась. Оказывается, факт пробуждения в объятьях Одержимого мне не почудился. Более того, я была полностью обнажена и, кажется, у меня были влажные волосы. То есть, получается, он меня ещё и мыл? И почему-то не высушил.
Тревога и стыд поднялись волной, но быстро схлынули под натиском логических аргументов. Во-первых, я здорово сомневалась, что ротмистру могло прийти в голову как-то воспользоваться моим невменяемым состоянием, а, во-вторых, за мытьё его, по-хорошему, стоило бы не ругать, а благодарить: на мой вкус нет ничего хуже ощущения застарелого липкого болезненного пота. Я знаю, я всегда стараюсь болеть в одиночестве, и сил добраться до ванны у меня обычно не бывает.
В конце концов я всё же сумела открыть глаза. В комнате царил густой сумрак, в котором край кровати только смутно угадывался.
— Как себя чувствуешь? — раздался рядом совершенно лишённый сонливости голос Ветрова. А я думала, он спит.
— Чувствую, — медленно проговорила я. Голос был таким же слабым, как и всё тело, но он всё-таки был, и говорить мне было не так уж сложно. — Живой, — решила я. Жаловаться на слабость не хотелось, а в остальном всё было довольно неплохо.
— Приятное ощущение, — со смешком согласился мужчина.
— Что со мной было? — задала я самый животрепещущий вопрос.
— Ты дала отличный повод для контактов с плащами. Умудрилась подцепить какую-то жутко опасную местную заразу, от которой эти идиоты дохнут пачками.
— И в чём здесь повод для контактов? — озадаченно уточнила я. — И почему идиоты?
— Идиоты потому, что у меня познаний в биологии больше, чем у этой «развитой цивилизации». У них вообще такого понятия, как «медицина», нет. Сдох — и ладно, не сдох — повезло. Ты умудрилась выбрать заразу, с которой обычно не везёт. Несколько часов лихорадки, и привет, — мрачно хмыкнул он.
— Не понимаю, — растерянно пробормотала я. — Как наши проглядели неизвестное смертельно опасное заболевание? И… почему я выжила?
— Хочешь это исправить? — фыркнул Ветров. — Просто повезло. Видимо, на людей оно действует слабее.
— Я вам не верю, — упрямо возразила я. Сложно сказать, откуда я это знала, но почему-то чувствовала: без его участия не обошлось, и в этом «просто повезло» он откровенно соврал.
— Да сколько можно, — вдруг раздражённо прорычал он. — Что мне ещё надо сделать, чтобы ты перестала мне выкать?! — мужчина навис надо мной. В темноте виднелся только смутный силуэт, и уж точно нельзя было рассмотреть выражение лица, но, кажется, Одержимый был в ярости. И чувствовалось во всём этом что-то болезненно-застарелое, неожиданно принципиальное.
— Я… не понимаю, — неуверенно промямлила я, совершенно теряясь от такой вспышки на пустом месте. — Почему вам это так важно? Мы же…
— Ах да, я понял. Родословной не вышел, — процедил он, резко отстраняясь.
— Игорь, постойте… постой! — я попыталась поймать его за руку, но это оказалось запредельное усилие — протянуть ладонь я была не способна. — Это просто привычка! Я совершенно не понимаю, почему вы… ты так реагируешь, но если это так принципиально, я… Я не хотела тебя обидеть. Зачем тебе это? Почему так важно, ты или вы? — совершенно запутавшись, напрямую спросила я. Он ведь явно здорово обиделся, и это всё отдавало продолжением недавнего бреда. Огромный взрослый мужик всерьёз обижается просто из-за того, что я просто вежливо с ним разговариваю. Раньше мне казалось, что он так ведёт себя из природной вредности и только для того, чтобы позлить меня. Сейчас стало ясно, что дело гораздо серьёзней.
— А почему тебе принципиально обратное? — всё ещё раздражённо, но уже явно остывая, спросил он.
— Это не принципиально, это… с детства вбитая привычка, — осторожно подбирая слова, попыталась ответить на странный вопрос. — «Ты» — оно более снисходительное, «вы» — уважительное. Обычно для «ты» требуется разрешение. Но если для… тебя это так важно, я постараюсь. Хотя всё равно не понимаю, почему?
— Бесит, — коротко отозвался он. Пару секунд помолчал, но потом всё же решил пояснить. — Отдаёт лицемерием, формализмом и предательством. Гадость, сказанная в вежливой форме, становится ещё большей гадостью, чем в грубой. Ладно, спи, тебе сейчас это нужнее всего. Сейчас только, поешь.
Каким-то загадочным образом ориентируясь в темноте, он добыл из ниши в стене колбу с питательным раствором, аккуратно меня им напоил. Я попыталась удивиться, откуда у мужчины навыки сиделки и знания об обращении с больными, но тут же сама на этот вопрос ответила: наверняка он обучался основам медицины. Если даже нам их давали в Университете, то уж военным — тем более были должны.