Тогда он принял решение до конца участвовать в судьбе старухи и изменении дома.
Старухе сразу же полегчало. Она стала говорить, что когда выздоровеет, станет делать всю работу по дому, чтобы дать возможность дочери и другу заниматься своими делами. Она опять стала с юмором прихорашиваться, когда друг входил в ее комнату, и говорила при этом, что ведет себя, как если бы он — ее первая любовь, хотя на самом деле она была последней.
Она действительно стала лучше себя чувствовать. Приехавший с портативным прибором кардиолог, один из лучших в городе, расшифровав ее кардиограмму, с удивлением констатировал, что ее сердце работает как у восемнадцатилетней девушки и, что нет необходимости ни в одном сердечном лекарстве. (Между тем, предыдущая кардиограмма пятилетней давности свидетельствовала о серьезных изменениях в тканях сердца).
Дом тоже стал меняться: комната старухи, благодаря свежим занавескам и вышитым льняным шторам стала походить на ту, какой она была, когда это был бесконечно чистый, уютный и гостеприимный дом. В коридоре снесли ненужную печь и стали готовиться к ремонту на кухне.
Дом, как парусник, стал разворачиваться во времени, беря. новый курс, вновь наполняясь светом.
По ночам уже можно было спать.
Однажды днем они услышали очень необычное птичье пение во дворе. Они вышли на крыльцо. На дереве, в профиль к ним, сидел удод, невообразимый среди зимнего города.
В один из вечеров впервые за все последнее время друг с совершенно спокойной душой ушел ночевать к себе, к друзьям, у которых он жил тогда. Он наконец, с наслаждением и промедлением принял ванну. Еще до того, как лечь спать, он почувствовал как стал заполняться безмятежностью и теплым спокойствием.
Утром его разбудили, сказав, что звонила дочь старухи: с матерью очень плохо, она вызвала «скорую», возможно, это конец.
Когда он приехал, старуха, запрокинув источенное светом лицо, уже лежала неподвижно, накрытая шубой. Левое ее плечо и грудь были обнажены. Окно было открыто. Он хотел было прикрыть ее худенькое невесомое плечико. «Не надо, ей было так жарко перед этим», — сказала дрогнувшим голосом дочь.
Старуху похоронили через сутки по обычаю, некогда принятому ею вместе с вероисповеданием мужа. Все складывалось, будто своим невидимым присутствием она продолжала стараться не доставлять много хлопот: все успевалось вовремя, удавалось найти все необходимое, даже продавцы в продуктовых магазинах часто ошибались не в свою пользу.
В комнате и в доме не было запаха тлена. По обычаю тело старухи лежало в саване на полу, ее лица не было видно, и во всем доме было необъяснимо легко и светло.
В ночь перед похоронами другу удалось подремать полчаса. Ему полуприснилось полупригрезилось, как вначале некто показал ему древнюю глубокую книгу, и он знал во сне, что это книга бытия, и перелистали перед его взглядом некие определенные страницы и он читал их, а затем ему показали другую книгу, и она была как бы книгой судеб старухи — он перелистал всю ее книгу, и было что-то еще, чего он никак не мог вспомнить.
Приблизительно через девять дней, сидя вечером с несколькими друзьями в бывшей комнате старухи, он, дочь и приехавшая из другой страны их подруга внезапно одновременно услышали странный звук слева: реально-нереальный, громкий и беззвучный одновременно крик как бы удаляющейся чайки, улетающей навсегда куда-то на Север, пронзительный, далекий, исчезающий.
* * *
Сновидящий видит во сне себя сидящим на открытой местности. Вокруг него происходит что-то ужасное и невероятное: атомные взрывы, передвижение масс людей, пожары, наводнения.
От всего этого его отделяет как бы прозрачный колпак, внутри которого с ним (со сновидящим) абсолютно ничего не происходит. Его начинает утомлять эта ситуация, он встает и спрашивает, запрокинув голову к небу и сложив ладони рупором:
«А мне, а мне что делать?». Сверху незамедлительно и громогласно отвечают с некоторым раздражением: «А ты — сиди! Когда надо будет — скажут!»
* * *
Сон был о долгом, мучительном и кропотливом труде: мы поднимались в горы — это продолжалось годами — сквозь невообразимые опасности и препятствия. Когда мы дошли до 2/3 горы, все стало легче и вдруг распахнулось в радость освобождения — высокие светлые горы, ясное благодатное небо, чувство возвращения к заветному.
Оставив здесь остальных, я с кем-то еще должны были спуститься опять вниз, за теми, кто остался там. По мере схождения время замедлялось, дробилось, уродовалось. Те, кого мы должны были спасти, были захвачены страхом: места людей занял кто-то другой, — агрессивный, изощренный, зверски жестокий и в этом — беспредельный. Они (захватчики) пришли откуда-то с левой стороны мира у подножья.
По пути мы пробирались через адские засады и заставы. Некоторых уже невозможно было спасти: их души и светимость настолько были захвачены и поражены страхом, что они не могли уже слышать зова освобождения — они не слышали и не понимали нас, в них царствовала только жуть, они не помнили.
Немногих удавалось провести через все засады и взойти с ними в гору.
С каждым это продолжалось годы. Затем я опять спускался с горы и с каждым разом это становилось все опасней, и через годы я приводил в горы следующих беглецов.
…оберни мое имя инымидорогами. Спальни все более странныхруин золотисто-ржавых эпохи миров. По дороге отсюдасюда прибывают в обратном временирассыпающиеся слепки странниковв бронзовой пыли, как камикадзесвета. И другие Неназываемые —древнее самих себя — проникаютв протоки, ущелья, трещиныв небесах.Оберни мою память цветущимжасмином, из каждого цветкакоторого растет куст цветущегожасмина, из каждого цветкакоторого…как движение ящерицы — обратноевремя за тактом. В лето Господнетакое-то мы оказались совсемне одни, — обратное переселение, пересечениена остановках в пути население сновварит еду на кострах. Домавозвращаются домой, отпустив этот дым,этот запах бродить по бескрайним ничьим полямзамедли свет твоих уроковво времени твоем я живгде знаю счастье и другоекакою ночью не ложисьмотаю я такие срокии никогда не отдышусьне надышусьво временатвоигде жив яи жизнь былауже не школой
* * *
не спи на закатесреди плоских земельсреди глиняных холмоводинокий скрип птицв тишинедушувыманиваетне спи на закатене спивор вынимает душуземля крадет телоне спина земле
* * *
… запомнив мел твоих уроков,и земли, и в кристальное окнотекущий свет — рассветов череда,очередность пастухов, чертополохапушинки воздуха. По меревспоминания закат все большеразгорается над теменем, макушкой.Гуденье света беззвучносгущается, твердеет. Птицыхрустальных сфер неизвлекаемыхкорней мелькают, как вспышки стробоскопа…
СКАЗКА ПОТЕРПЕВШЕГО КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
… и лишь сердце его было ему другом.и наконец в одну прекрасную ночьнебеса расступились над сном егои янтарные гроздья миров светилисьв живой пустоте по стороне левойнеизмеримого проемарасступавшегося перед ним мирозданьяи бесконечной высоты слоистые горы и платокак на плотах плыли справаи мерцали белизной цветы вишнив ночных садах ведя его сердце все дальшевсе ближе по тихим дорогампо дымным дорогам по водам безмолвияи поводыри сменяли друг другаи вишни созрели ужеи он почти вспомнилкогда под другими звездамиавгуст наступал звездной пылью поденокна желтый свет фонарейв тишине ночейон почти просыпалсяна бесконечной темной безмолвной свежей вечной водев одном из кругов светарасходившихся неизменноот сердцевины светаон почти просыпалсяно почти не помнил где он хотел бы проснутьсяи потом он проснулся
* * *
как это происходит? Нечто, погружаясь в поток,становится жизнью — например, растеньемили январским вечером кто-то идет в кино,иногда не присутствуя здесь из-за силы течения.безмолвны начала зрения — говоришь о любви,где ты можешь и есть, и спать, и оглянуться, сказать «вернись»,но однажды приходит ветер и ты слышишь «фр-р-р»после которого как бы воздушный шаротпустив канаты, сбросив баласт устремляется прочь,я сказал бы «в ночь», но, по-правде, не видно куда.Говорят это путь домой и в такой далинечто во мне на это отвечает «да»
* * *