Когда признаки охлаждения сделались явными, Диана впервые в жизни заговорила с Жаком де Монтгомери.
Произошло это в Турнелле, на празднике, который устроил король в честь новой фаворитки.
– Господин де Монтгомери! – подозвала Диана графа.
Взволнованный и растерянный, он подошел к ней и неловко поклонился.
– Как вы грустны! – сказала она.
– Смертельно грустен, сударыня.
– О господи, отчего же?
– Оттого, что хотел бы пойти на смерть.
– Ради кого-нибудь, надо думать?
– Ради кого-нибудь – это было бы очень приятно, но и просто так, ни ради чего, было бы тоже не худо.
– Что за страшная меланхолия! Откуда она взялась у вас?
– Откуда мне это знать, сударыня?
– А я знаю это, сударь! Вы любите меня.
Жак побледнел. Затем, набравшись мужества, которого здесь понадобилось больше, чем ринуться одному на целый неприятельский батальон, он ответил хриплым и дрожащим голосом:
– Да, сударыня, я люблю вас. Тем хуже!
– Тем лучше, – засмеялась Диана.
– Как вас понять? – воскликнул ошеломленный Монтгомери. – Ах, осторожнее, герцогиня! Это не игра. Это любовь, пусть даже безнадежная, но искренняя и глубокая…
– Почему же безнадежная? – спросила Диана.
– Герцогиня, простите за откровенность, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами. Разве вас не любит король?
– Это верно, – вздохнула Диана, – он любит меня.
– Стало быть, вы видите, что мне нельзя – если даже я смею вас любить, – нельзя говорить вам об этой неподобающей любви.
– Неподобающей вам, вы правы.
– О нет, не мне! – воскликнул граф. – И если бы когда-нибудь оказалось возможным…
Но Диана остановила его, сказав с величавой грустью и с хорошо разыгранным достоинством:
– Довольно, господин де Монтгомери. Прошу вас, прекратим этот разговор.
Холодно ему поклонившись, она удалилась, предоставив бедному графу колебаться между самыми противоречивыми чувствами: ревностью, любовью, ненавистью, страданием и радостью. Итак, Диана знает, что он ее боготворит! Но он ее, может, оскорбил! Он мог показаться ей несправедливым, неблагодарным, жестоким!
На другой день Диана де Пуатье сказала королю Франциску:
– Знаете, государь, господин де Монтгомери влюблен в меня.
– Вот как? – засмеялся король. – Ну что же, Монтгомери старинный род, и знатны они почти так же, как я. А сверх того они почти так же храбры и, как я вижу, почти так же любят женщин.
– И это все, что вы можете мне сказать? – спросила Диана.
– А что ж мне, по-вашему, сказать вам, дорогая? – прищурился король. – Неужели же я должен сердиться на графа Монтгомери только за то, что у него, как и у меня, хороший вкус?
– Если бы вопрос касался госпожи д’Этамп, вы бы этого не сказали, – пробормотала оскорбленная Диана.
Больше она не возвращалась к этому разговору, но решила продолжить испытание. Снова встретившись через несколько дней с графом Жаком, она опять окликнула его:
– Господин де Монтгомери! Вы стали еще печальнее?
– Это естественно, герцогиня! – смиренно ответил граф. – Ведь я трепещу при мысли, что, быть может, обидел вас.
– Не обидели, сударь, а только огорчили, – вздохнула герцогиня.
– О, сударыня, как же я мог причинить вам хоть малейшую боль, если за одну вашу слезинку готов пролить всю свою кровь!
– Но ведь вы дали мне понять, что фаворитка короля не вправе мечтать о любви дворянина.
– Ах, я хотел сказать, герцогиня, лишь то, что вы не можете меня любить, потому что вас любит король и вы любите его.
– Король меня не любит, и я не люблю его, – ответила Диана.
– Отец небесный! Но, значит, вы могли бы полюбить меня? – воскликнул Монтгомери.
– Любить вас я могу, – ответила спокойно Диана, – но никогда не могла бы вам в этом признаться.
– Отчего же?
– Для спасения жизни моего отца я могла еще стать фавориткой короля, но для поддержания своей чести я не стану возлюбленной графа де Монтгомери.
Свой отказ она сопроводила таким страстным и томным взглядом, что граф не выдержал.
– О, герцогиня, – сказал он кокетке герцогине, – если бы вы любили, как я…
– Что тогда?
– Тогда – какое мне дело до всех этих светских предрассудков, до чести? Для меня вся Вселенная – это вы. Я люблю вас всем пылом первой любви. И если ваша любовь равна моей, станьте графиней Монтгомери, станьте моей женой!
– Благодарствуйте, граф, – ответила, торжествуя, Диана. – Я не забуду этих благородных и великолепных слов. А пока знайте, что мои цвета – зеленый и белый!
Жак пылко поцеловал белую руку Дианы, испытывая такое счастье, будто стяжал корону мира.
И когда на другой день Франциск I, беседуя с Дианой, заметил, что ее новый поклонник стал носить ее цвета, она ответила, зорко наблюдая за реакцией короля:
– Он имеет право на эти цвета, ваше величество. Как же мне не позволить ему носить их, если он предлагает мне носить его имя?
– Неужели? – удивился король.
– Я не шучу, государь, – уверенно заявила герцогиня.
На миг ей показалось, будто ее затея удалась и от ревности в душе неверного проснется любовь.
Но король, помолчав, встал и, чтобы положить конец этой беседе, весело сказал:
– Если это так, то пост великого сенешаля, вакантный со времени смерти господина де Брезе, вашего первого мужа, будет нашим свадебным подарком господину де Монтгомери.
– И господин де Монтгомери сможет его принять, – выпрямилась Диана.
Король с улыбкой поклонился и, не ответив, отошел от нее.
Сомнений не было: госпожа д’Этамп одержала верх. Раздосадованная честолюбивая Диана сказала в тот же день ликующему Жаку:
– Мой доблестный граф, мой благородный Монтгомери, я люблю тебя.
XIX. Как Генрих II еще при жизни отца начал принимать его наследство
Свадьба Дианы и графа де Монтгомери должна была состояться через три месяца. Однако прошло три месяца, граф Монтгомери сгорал от любви, а Диана со дня на день откладывала исполнение своего обещания. Объяснялось это тем, что вскоре после помолвки она заметила, как на нее стал заглядываться молодой дофин Генрих. Новая честолюбивая мечта зародилась тогда в сердце властной Дианы. Титулом графини де Монтгомери можно было только прикрыть свое поражение, титул же дамы сердца дофина был бы почти триумфом! Ибо Генриху предстояло рано или поздно стать королем, а неувядаемо прекрасной Диане – снова стать королевой. Это была бы и вправду настоящая победа. И, судя по характеру Генриха, она казалась совсем близка. Ему исполнилось всего лишь девятнадцать лет, но он уже проделал не одну кампанию. Четыре года был он уже мужем Екатерины Медичи, однако оставался по-прежнему ребенком, диким и застенчивым. Насколько в верховой езде, стрельбе, состязаниях, требовавших гибкости и ловкости, он обнаруживал стойкость и смелость, настолько же был неуклюж и робок в женском обществе. Неповоротливый тугодум, он легко подпадал под любое влияние. Анн де Монморанси, будучи в весьма натянутых отношениях с королем, уцепился за дофина и стал без труда внушать юноше свои взгляды и вкусы, как человек уже зрелый. Он вертел им как хотел и в конце концов так утвердил свою несокрушимую власть над этой робкой и слабой душой, так подчинил себе Генриха, что только женские чары могли бы ослабить его влияние.