На меня, на Серегу, на его дом, на траву, и на каждый дом, и на каждую травинку. Смотрела, все видела круглым, мертвым глазом. Но можно ли что-то увидеть мертвым глазом?
Я добралась до моста и направилась на ту сторону.
Через несколько дней Надя посадила меня в поезд, и он повез меня домой. Далеко, далеко, далеко.
Прощание с городом
Считаю этот дневник письмами самой себе в будущее – в 2015 год.
Пишу себе в будущее: привет, Танечка.
Нет.
Привет, Татьяна Алексеевна.
Ты на тридцать лет меня старше. Ты умнее, ты знаешь, что со мной станет.
Надеюсь, что всё в порядке. Ты здорова. Муж прекрасен. Дети радуют. Внуки? Так хочется увидеть тебя прямо сейчас, ты не представляешь! Хоть краешком глаза. Наверное, это от одиночества. Я здесь никого еще не знаю. Хотя нет, вру. Ольга Владимировна из гороно. Комендантша в общаге. Уже двое. Как быстро все меняется! Час назад я была новым лицом в этом городе. Посторонним человеком. Никому до меня не было дела.
Ты, наверное, уже забыла этот вечер, а я все еще в нем, он длится. Солнце недавно зашло. Я включила настольную лампу. Сижу за небольшим столом. Я в комнате одна. Завтра приедут еще две девчонки, тоже из педа, только не из нашего. Может быть, станем ходить в одну школу.
Ты живешь в Москве? В самом-самом центре?
Устала. Хочу спать. До завтра, моя дорогая Татьяна Алексеевна. Будем с тобой здоровы. Жаль, что никогда не встретимся.
Ах, моя милая, жаль, что ты меня не слышишь. Ах, как жаль.
Я помню этот твой вечер, помню. Я до сих пор в нем нахожусь. А может быть, я его выдумала. Дорогу от вокзала. Потемнелый закатный свет. Серый штакетник. Поленницу под навесом.
Я подумала: какой маленький город.
Я подумала: какой древний.
Я подумала: иду по обочине, и все времена смотрят на меня, и глаза у каждого времени синие, как у цикория. Он тут повсюду.
Встретился светловолосый мальчик. Встретилась старуха.
Я подумала: я здесь ненадолго, они навсегда. Всегда были, всегда будут.
Танечка, отчего ты не написала об этом?
Отчего я так помню?
А вдруг не было ни старухи, ни мальчика, ни заходящего солнца, ни дальнего поезда, ни этого города, ни меня?
Считаю этот дневник письмами самой себе в будущее…
Единственная ее дневниковая запись. Единственное ее ко мне обращение. Единственная ее мечта обо мне.
Конечно, я понимаю, то был миг одиночества, почти полного. Одинокий человек потерян. Он ищет, с кем бы связаться. Хотя бы с будущим. Хотя бы со мной.
Ответ мой будет долгим.
Ах, милая Танечка, времена не исчезают, не уходят, не уступают место новым. Напротив, новые едва видны, полупрозрачны. Но чем дальше (чем дольше), тем ярче их свет. Удивительный феномен. Впрочем, навряд ли ты знаешь это слово, навряд ли и понимаешь меня, грешную. Я грешная, а ты невинна. И мне хочется плакать, глядя на тебя (на твой маленький фотографический снимок, слепок, след). И хочется все рассказать, исповедаться. Но ты не услышишь.
Почувствуй мое присутствие там, у себя, и мне станет легче.
Я расскажу тебе о будущем. Шаг за шагом. И это не ты к нему идешь, это оно наступает. Доходит до щиколоток, до колен, медлит.
Ты уже в будущем по горло. По самые ноздри. Ты в нем захлебываешься. Оно поднимается выше, дальше, а ты оседаешь на дно. Будущее уже недостижимо.
Но в тот одинокий вечер, в августе 1985‑го, твое будущее – лишь предчувствие. Ты слышишь его шаги, одна в маленькой комнате, в чужом городе. И, добавлю, в чужом мире. Ты бы хотела стать своей и в этом городе, и в этом мире. Но это невозможно.
Школа. Тебе досталась старая, на самой окраине, на границе миров. Каменное оштукатуренное одноэтажное здание. В классах сохранились печи. Правда, они уже никого не согревали. А когда-то, мы с тобой это время не застали, приходил истопник, прямо во время урока, отвлекал учеников, закладывал в печь поленья и щепки. Огонь занимался.
Прошли те времена, погас огонь, провели центральное отопление, а печи остались. Но скоро их разберут, ты увидишь.
Высокие потолки, парты с откидными крышками; из пятидесятых, наверное, годов. Пол деревянный, дощатый, выкрашен темной коричневой краской. Увидишь. Удивишься. Привыкнешь.
Ты думала, что же надеть на первый свой урок. Белая рубашка и узкая черная юбка до колен?
Ты смотришь на свое отражение.
Нет, не то. Как будто она, в зеркале, служит в гестапо. Тощая, длинная, белобрысая.
А что же тогда? Есть прекрасные джинсы, настоящий «ливайс», но джинсы в школу не наденешь.
В платье как старуха. Лучше гестапо.
А что же надели девочки? Не помню. Ведь тоже наверняка думали, примеряли, вертелись перед зеркалом.
Люба из Калуги. Она привезла из дома варенье, и мы пили с ним чай. Вишневое. Это я помню. Вещей тогда у нас у всех было немного, и носили мы изо дня в день одно и то же (за исключением праздников). Юбка и какой-нибудь свитер или кофточка. Люба вязала сама. И меня учила, я даже осилила шарф, лет семь мне прослужил верой и правдой. Сначала тебе, затем мне.
В какой момент ты вдруг стала мной?
Ты, конечно, боялась 1 сентября. Войти в класс, сказать: здравствуйте, меня зовут Татьяна Алексеевна, я буду учить вас физике. Боялась, что кто-нибудь в классе засмеется, что не станут слушать. Боялась сорваться, повысить голос, стать как географичка (прозвище Крыса), Крыса срывалась на визг и топала ногами, а Гаврилов тяжелым спокойным басом просил: потише. И все ржали, и она, дурочка, вместе со всеми. Не дай бог, спаси и сохрани.
Под утро 1 сентября ты лежала без сна и думала: надо им рассказать о себе, кто я, откуда. А вдруг спросят насчет физики? Признаться, что никакой склонности к физике не было? Да и ни к чему не было склонности. Училась легко, не трудилась, само давалось. Пятерки по всем предметам. А куда идти, кем стать, не знала. Не знаешь – иди в пед. Как водится. На какой факультет? Написала на бумажках: физика, математика, география, литература, история, химия, биология. Скрутила бумажки в трубочки, бросила в вазу. Закрыла глаза, вынула из вазы физику. Чешская ваза, красивая, темно-сиреневое стекло.
Признаться? Нет уж. Обойдутся. Скажу, что физика… Что физика? Что? Электричество, преломление света, пар. Интересно же, отчего