Читать интересную книгу Первомост - Павел Загребельный

Зато Стрижак был вне себя от успеха. Если бы рванул по княжеской дороге на Чернигов, то где-нибудь уже, наверное, наткнулся бы на корчму и залег бы там на добрую неделю, упиваясь пивом и медом. Но получилось так, что утрата пития окупилась сторицей, ибо в этих голых плавнях, куда его чуть не силком затянул неистовый Немой, они, вишь, поймали птенца, за которого Воевода не поскупится вознаградить, а уж он, Стрижак, не проторгуется и не продешевит.

- Иаков учит: всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова... - гремел он. - А ты, младенец задерганный, хотел удрать весь в грехах.

Немой, естественно, молчал, не отзывался и Маркерий, впавший в отчаяние из-за того, что снова попал в неволю из-за бессмысленного приключения со странной тележкой незнакомого человека.

- Ты был быстр, а мы - терпеливы, - хвастался тем временем Стрижак. Так поступает ловец, когда ввергнет уду в реку и поймает рыбу быструю и сильную и чует, как трепещет и рвется рыба, то не в спешке тащит, чтобы не изорвать уду, а дает рыбе поиграть и утомиться, а когда поймет, что обессилела она, тогда и начнет тащить ее постепенно. Так и мы долготерпением своим разрешили тебе израсходовать силу свою в бегах, но и не допустили, чтобы грех завел тебя слишком далеко от Воеводы. Понял ли ты?

Маркерий молча спотыкался между двух коней в сплошной черноте.

- Исповедай грехи свои, - напутствовал Стрижак, - исповедью струпья душевные исцеляются, сокрытие же грехов - радость сатане!

Все это Маркерий уже слыхал от Стрижака в те дни, когда сидел в воеводских сенях за наукой, только тогда рядом с ним была Светляна, и потому слова Стрижака звучали торжественно, иногда загадочно, иногда празднично, иногда поучающе. Теперь же падали они на хлопца, будто камни, холодные, тяжелые, враждебные.

- Говорится же в Письме: аще укроем прегрешение братьев, - снова начал Стрижак, но не закончил, крикнул удивленно: - Зрю огонь и сожжение древесное! Не ловцы ли это рыбы, или злодеи, или разбойники? И как нам поступить: проехать мимо или же примкнуть к ним для ночлега?

Он ни у кого не спрашивал - просто размышлял вслух или делал вид, будто размышляет и колеблется, выбрать ли уютный ночлег у чужого костра или торопиться, выполняя долг, в Мостище.

Если бы Стрижак попробовал спросить у Немого, тот пожал бы плечами, потому что до сих пор не определил своего отношения к Маркерию. Огонь он заметил уже давно, обладая более зорким, чем у Стрижака, зрением; кроме того, человек, не занятый собственными и чужими разглагольствованиями, всегда имеет больше времени и возможностей для изучения окружающего мира. Но сворачивать ли к теплу или ехать дальше темными плавнями - Немому было все равно. Возможно, в душе он чуточку жалел парня, но жалость эта гнездилась еще так далеко, что ее трудно было заметить.

Маркерий, хотя и снизу, с земли, тоже давно уже заметил огонек и всматривался в тот далекий, но такой манящий красный костер, потому что он обещал хотя бы какую-нибудь перемену, а человек в положении Маркерия ничего так не жаждет, как перемен, не заботясь даже о том, какими они будут - к лучшему или даже к худшему. А еще этот внезапный костер напомнил Маркерию такие вот ночи в плавнях, где они пасли коней и грелись у огня, отгоняя головешками волков, даже кони сходились к огню, становились полукругом, смотрели из темноты на пламя, спокойно и словно бы задумчиво.

Вспомнились и другие костры. Будучи совсем еще маленьким, он бегал вместе со Светляной вокруг костров в ночь на Ивана Купала. Светляна тогда еще не разговаривала. Маркерий надеялся, что заговорит она у огня, напуганная и восторженная, он прыгал через пламя вместе со всеми, подталкивал и девочку прыгнуть хотя бы через краешек костра, и она бесстрашно прыгала, но делала это молча, - быть может, именно поэтому и запомнилась навсегда, потому что все умеют кричать и визжать, молчать же умела только Светляна.

- Не води дружбы с женой, да не сгоришь огнем ее, - будто догадываясь о мыслях Маркерия, буркнул в заключение Стрижак и повернул коня в ту сторону, откуда простирал к ним свои красные руки костер.

Это были не ловцы, не злодеи, не разбойники. Сидели у огня два непохожих друг на друга монаха: один уже старый, грузный, широколицый, видимо грубый не только внешне, но и душевно, а другой квелый, с желтоватым лицом, какой-то хлипкий и жалкий, хотя лоб у него был высокий, а в глазах, направленных навстречу пришельцам, светился разум. Неподалеку суетились еще двое монахов. Они подтягивали хворост к костру, оба были молоды, с невыразительными лицами; видимо, это были послушники и прислужники двух первых, люди без значения, - следовательно, не представлявшие никакого интереса.

Стрижак не очень обрадовался этим людям, он надеялся встретить в плавнях кого угодно, да только не святых отцов, с которыми предпочитал бы не иметь никакого дела. Потому что он хотя и оставил в Мостище большую часть своих безмерно пышных одеяний, но еще достаточно имел на себе этого добра, так что и не поймешь сразу, кто он такой: и не поп, и не монах, и не обычный человек. Наверное, это и беспокоило малость Стрижака, хотя и не принадлежал он к тем, кто слишком переживает по тому или иному поводу. И раз уж судьба послала ему отцов монахов, он должен был повести себя надлежащим образом, в соответствии со своими привычками, а в его привычках самым главным было - нахальство.

- Вот и мы со своим беглецом, а теперь пойманным! - загремел Стрижак, приближаясь к костру и сразу же заявляя о себе, дабы избежать лишних расспросов. - Растреклятого грешника имеем, посягнувшего на честь жены хлебодавца своего Воеводы, славного во всех землях Мостовика, о котором и вы небось слыхали, ежели вы из Киева.

На треножнике над костром висел вместительный котелок, а в нем кипела жирная рыбья уха. Стрижак жадно втянул воздух ноздрями, спрыгнул с коня и, не дожидаясь приглашения, расположился поскорее, подтолкнув поближе к костру и Маркерия, чтобы тот сел на светлом месте и не вздумал удирать. Немой тем временем стреноживал коней, для Стрижака Немой теперь не существовал, а для монахов загадочность безмолвного человека должна бы служить острасткой: ведь на том, кто боится, можно дальше уехать.

Да только монахи, кажется, были не из пугливого десятка. Потому ли, что их было четверо против троих, из которых один - связанный - в расчет не принимался, или надеялись они на неприкосновенность, которую давал им сан. Стрижака, конечно, заметили, но, судя по всему, расценили если и не чуточку лучше, чем приблудного пса, то все же без надлежащего уважения, без приветливости, со спокойствием просто-таки возмутительным для Стрижака.

Толстый грубый монах точно таким же грубым, как и вся его фигура, голосом сообщил непрошеным гостям, что он, игумен смоленского Печерского, ибо и в Смоленске, как и в Киеве, был за Днепром Печерский монастырь, с братом Кириком (то есть вон с тем хлипким и никчемным монахом) и двумя послушниками возвращаются домой из святой Киево-Печерской обители, с великого мироварения, везя с собой запечатанные священные сосуды с миром.

Безусые послушники тем временем подбросили в костер сырого лозняка, и свежая кора стреляла горьким дымом прямо в глаза Стрижаку, так что он только хлопал глазами да морщился.

- Вы с миром, а мы с грехом, - сказал он, тыча пальцем в Маркерия, который быстро постреливал глазами во все стороны, как будто еще надеялся на спасение то ли от святых отцов, то ли от других молодых помощников, почти таких же юных, как и Маркерий, только, наверное, приученных уже к послушанию.

И хотя никто не полюбопытствовал, в чем же состоит грех Маркерия, Стрижак без приглашения, поудобнее расположившись у костра и с видимым нетерпением присматриваясь к кипящему котелку, поведал в подробностях, выдуманных уже им самим, о том, что произошло, то есть должно было произойти, по его мнению, между Маркерием и Воеводихой, для обрисовки честности и благородства которой у Стрижака тоже нашлось достаточно красноречия.

Отец игумен молча пожал плечами на столь длинное повествование, а хлипкий Кирик скрипящим и нудным голосом, ни к кому, собственно, и не обращаясь, начал говорить что-то, казалось, совсем несущественное, и никто его словно бы и не слушал, но никто и не прерывал; игумен сонно покачивал головой, наверное привыкший к рассказам Кирика; Стрижак чуточку удивленно разинул рот, обнаружив неожиданно для себя человека куда более осведомленного в Священном писании, а Маркерий в какой-то миг чуть было не вскочил на ноги и не закричал: "Да ведь это же обо мне! Так и со мною было!"

А Кирик говорил, будто читал невидимую книгу.

История была далекая, длинная и короткая одновременно, если учесть количество событий, охваченных в ней. Начиналось все от палестинских пастухов-патриархов, от самого Авраама, его сына Исаака и от соперничества сыновей Исаака - Исава волосатого и Якова, далее все сосредоточивается на самом Якове и его многочисленных сыновьях, среди которых красотой и хитростью отличался Иосиф, он донимал братьев своей хвастливостью и предупредительностью перед отцом, за что братья возненавидели Иосифа, бросили его в колодец, а потом, пожалев губить его душу, продали странствующим купцам-израильтянам, которые и привезли Иосифа в Египет, где его купил богатый вельможа Потифар, и, собственно, тут только и начинается самая история, на которую натолкнуло Кирика отрывистое повествование Стрижака про Маркерия и Воеводиху.