Читать интересную книгу Дураки умирают - Марио Пьюзо

Я ответил, что нет. Бежать из комплекса еще рано. Я знал, о чем думала Вэлли, но озвучить свои мысли она не решалась — стыдилась их. Потому что воспитали ее в либеральных традициях, с верой в равенство всех людей. Вот она и не могла сказать, что боится черных, которые жили по соседству.

Я придерживался другой точки зрения. Я — реалист, думал я, не расист. А происходило следующее: Нью-Йорк превращал муниципальные жилищные комплексы в трущобы для черных, новые гетто, изолировал черных от белого общества. Использовал жилищные комплексы в качестве санитарного кордона. Создавал миниатюрные гарлемы, отмытые городским либерализмом. Сюда же сливались и отбросы белого рабочего класса, люди, не имеющие достаточного образования, чтобы заработать на более пристойную жизнь, не способные содержать семью. А тех, кто мог принести пользу, вынуждали бежать из комплексов в собственные дома в пригородах или в арендуемые квартиры в частном секторе. Но баланс сил еще не поменялся. На каждого черного, живущего в комплексе, пока приходилось двое белых. И я полагал, что еще двенадцать месяцев мы могли не опасаться за личную безопасность. Остальное меня особо не волновало. Наверное, я презирал этих людей. Считал их животными, лишенными воли, живущими лишь для того, чтобы добыть спиртного или наркотиков, а потом впасть в забытье, напившись, накурившись, уколовшись. Жилищный комплекс превращался в еще один гребаный сиротский приют. Но почему я по-прежнему жил в нем? Кем тогда был я?

На нашем этаже жила молодая негритянка с четырьмя детьми. Хорошо сложенная, сексуальная, добродушная, всегда пребывавшая в хорошем настроении. Муж бросил ее до того, как она переехала в наш комплекс, так что я никогда его не видел. Днем негритянка была образцовой матерью: отводила аккуратно одетых, ухоженных детей на автобусную остановку, встречала их после школы. Но вечером ситуация изменялась. После ужина, разряженная, она уходила на свидание, оставляя детей одних. Старшей дочери было только десять лет. Вэлли качала головой, а я говорил ей, что это не наше дело.

Но однажды, уже ночью, мы услышали вой пожарных сирен. В нашей квартире запахло дымом. Окна нашей спальни находились напротив окон квартиры негритянки. Как в кино, мы увидели в них языки пламени и бегающих среди них детей. Вэлли вскочила, сорвала с кровати одеяло, в одной ночной рубашке выбежала в коридор. Я последовал за ней. Мы увидели, как распахнулась дверь квартиры негритянки и из нее выскочили четверо детей. Позади них бушевало пламя. Вэлли помчалась за ними. Поначалу я не понял, зачем, но потом увидел то, что она заметила раньше меня. Старшая девочка, выскочившая из квартиры последней, повалилась на пол. Одежда на ее спине вспыхнула. Она уже превратилась в костер, когда Вэлли накрыла ее одеялом. Серый дым поплыл из-под него, когда в коридор ворвались пожарные.

Они взялись за дело, а Вэлли я увел в нашу квартиру. К дому уже съезжались машины «Скорой помощи». Внезапно мы увидели негритянку. Она вышибала оконные стекла руками и кричала. Кровь струилась по ее одежде. Я не понимал, зачем она это делает, потом до меня дошло, что так она хочет наказать себя. За ее спиной возникли пожарные, оттащили от окна. Потом мы увидели, как ее привязывают к носилкам и уносят в машину «Скорой помощи».

Муниципальные дома строились с учетом правил пожарной безопасности, поэтому выгорела только одна квартира, а система вентиляции быстро справилась с дымом. Врачи сказали, что маленькая девочка выживет, хотя ожоги достаточно серьезные. Мать уже отправили в больницу.

Неделей позже, в субботу, Вэлли увезла детей к своему отцу, чтобы я мог спокойно поработать над романом. И работа пошла очень споро, когда в дверь постучали. Очень осторожно — я едва услышал этот стук, работая за кухонным столом.

Открыв дверь, я увидел невысокого худощавого негра со светло-шоколадной кожей, с тоненькой полоской усов над верхней губой, прямыми волосами. Он пробормотал свою фамилию, я ее не разобрал, но кивнул.

— Я хочу поблагодарить вас и вашу жену за то, что вы сделали для моей девочки. — Тут я понял, что передо мной отец семейства, проживавшего в сгоревшей квартире.

Я спросил, не войдет ли он, чтобы пропустить стаканчик. Я видел, что он чуть не плачет, стыдясь того, что ему приходится благодарить меня и жену. Я сказал ему, что жены нет дома, но я все ей передам, когда она вернется. Он переступил порог, показывая тем самым, что не хочет оскорбить меня, отказавшись войти в мой дом, но от выпивки отказался.

Я, конечно, старался не выказывать своих чувств, но, должно быть, он понял, что я его ненавижу. Я ненавидел его с той ночи, когда случился пожар. Он относился к тем черным, которые бросают жен и детей, чтобы те получали пособие, а сами живут в свое удовольствие. Я прочитал достаточно много литературы о неполных негритянских семьях Нью-Йорка. И о том, как общество буквально заставляло этих мужчин бросать семью. Разумом я их понимал, эмоционально — не мог простить. С какой стати они должны жить, как им того хочется? Я вот такого позволить себе не мог.

Но тут я увидел слезы, струящиеся по светло-шоколадным щекам. Заметил длинные ресницы над добрыми карими глазами. Услышал слова:

— Моя маленькая девочка умерла этим утром. Умерла в больнице. — У него подогнулись колени, но я подхватил его. — Вроде бы ей стало лучше, ожоги оказались не такими серьезными, но она все равно умерла. Я приходил к ней в больницу, и все с укором смотрели на меня. Вы видите? Это ее отец? Где он был? Что делал? Они словно винили меня. Понимаете?

Вэлли держала в доме бутылку ржаного виски для отца и братьев, которые иногда заглядывали к нам. Ни я, ни Вэлли обычно не пили, и я не знал, где она хранила бутылку.

— Подождите, — сказал я плачущему негру. — Вам надо выпить.

Бутылку я нашел в буфете на кухне, взял два стакана. Мы выпили чистого виски, и я заметил, что негру полегчало, он смог взять себя в руки.

Глядя на него, я понял, что он пришел не для того, чтобы поблагодарить нас за помощь дочери. Он пришел, чтобы поделиться своим горем и виной. Поэтому я слушал и надеялся, что он не видит осуждения на моем лице.

Его стакан опустел, и я вновь плеснул ему виски. Он тяжело плюхнулся на диван.

— Знаете, я не хотел оставлять жену и детей. Но она была такая красивая, такая сильная. Я много работал. На двух работах, копил деньги. Я хотел купить нам дом и воспитывать моих детей. Она же хотела развлекаться. Она очень сильная, и мне пришлось уйти. Я пытался чаще видеться с детьми, но она мне не разрешала. Если я давал ей деньги, она тратила их на себя, а не на детей. И со временем, вы понимаете, мы расходились все больше и больше. Я нашел женщину, которая разделяла мои взгляды на жизнь, я стал незнакомцем для собственных детей. А теперь все винят меня в гибели моей маленькой девочки. Словно я один из тех безответственных мужчин, которые бросают свои семьи, чтобы жить, как им заблагорассудится.

— Ваша жена оставляла их одних, — напомнил я.

Мужчина вздохнул.

— Не могу ее винить. Она бы сошла с ума, если бы каждый вечер оставалась в квартире. А денег на няню у нее не было. Я мог бы жить с ней или мог убить ее — одно из двух.

Я ничего не ответил. Смотрел на него, он — на меня. И тут я понял, что я единственный, перед кем он может показать свой стыд. Потому что я ему никто, а Вэлли сбила пламя, охватившее его девочку.

— Она едва не покончила с собой в ту ночь, — нарушил я молчание.

Слезы вновь хлынули из его глаз.

— Она же любит своих детей. Ей просто приходилось оставлять их одних. Но она их очень любит. И никогда не простит себе смерть дочери, вот чего я очень боюсь. Теперь эта женщина сопьется, и я не знаю, что я могу для нее сделать.

Я тоже не знал. И думал о том, что день безнадежно потерян для работы. Но предложил ему что-нибудь съесть. Он допил виски, поднялся. Когда он благодарил меня и мою жену за усилия по спасению дочери, на его лице вновь проступили стыд и унижение. С тем он и отбыл.

Вечером, когда Вэлли вернулась с детьми, я рассказал ей о нежданном госте. Она ушла в спальню, заплакала, а я приготовил детям ужин. И думал о том, что приговорил человека до того, как встретился с ним, узнал историю его жизни. Решил, что он ничем не отличается от пьяниц и наркоманов, которые вселялись в наш жилищный комплекс. Решил, что он удрал от жены и детей, чтобы устроить себе более легкую жизнь. Бросил дочь умирать в огне. А он не мог простить себе смерть дочери, и его приговор себе был куда суровее того, который в своем невежестве вынес я, загодя считая его виновным.

* * *

Неделей позже симпатичная пара, жившая в соседнем доме, крепко поссорилась, и он полоснул ее ножом по шее. Оба были белыми. Она завела себе любовника, который с какого-то момента уже не желал делить ее с законным мужем. На этот раз все остались живы, и жена выглядела очень романтично в огромной белой повязке на шее, когда утром вела своих детей к школьному автобусу.