Читать интересную книгу Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

Теплело. Нам выделили участок под огород, и мы с сестрой посадили, не перекапывая весь участок, а только делая лунки, кукурузу и, как принято на юге, по кукурузе фасоль. Уже через месяц появились зеленые стручки, мы их безжалостно срывали и варили.

Мама стала постепенно подниматься. У нее была идея: дойти до Орджоникидзе, до Управления железных дорог, и там попросить направить нашу семью в любое место, чтобы мама работала стрелочником, а у семьи было свое жилье — стрелочная будка. Жить на квартире уже не было ни сил, ни возможности. И вот, чуть-чуть оправившись, она пешком пошла за семнадцать километров в Орджоникидзе. Какое-то время шла, потом ложилась в кювет, отлеживалась и снова шла. В город пришла к вечеру и только к ночи нашла Управление Кавказских железных дорог. Легла спать прямо на крыльце. Ее увидел сторож, пожилой осетин, перевел в свою сторожку, покормил, чем мог, оставил спать на своем топчане, а сам забрал телогрейку и ушел спать на то же самое крыльцо.

Утром она была в кабинете начальника со своей просьбой. Худая, в лохмотьях, черная лицом, она стояла перед ним и просила хоть где-нибудь дать ей с тремя детьми работу и жилье. Тут он спросил: “Кто вы по специальности?” — “Учительница”. И разговор принял совсем другой оборот. “Ведь у нас, — сказал он, — на освобожденных от немцев территориях страшно не хватает учителей. Я вас направлю в очень хорошее место, и совсем недалеко — в Минеральные Воды”. Проверил ее паспорт и справку с последнего места работы и тут же выписал направление на работу в Минводы и бумагу в кассу — получить аванс для проезда. Она вернулась сияющая, но все же после такого похода еще с неделю пролежала, и мы стали собираться. Сложили все, что осталось после стольких мытарств, и опять же пешком направились в Беслан, чтобы поездом доехать до Минеральных Вод.

Предчувствуя большие и положительные изменения в нашей судьбе, мы уже иначе воспринимали и отсутствие билетов, и ночную сидячую поездку до Минвод, и поиск в Минводах того самого щебеночного завода, в школу которого было у нас на руках направление. Нашли, прибыли прямо к директору, и он нас направил в дом, в трехкомнатной квартире которого была комната для нас.

Представить нашу радость, когда мы вошли в свою комнату с четырьмя стенами, где мы могли жить так, как хотелось, и за нами никто не следил, как это было на квартире, — ну просто невозможно! Мы тут же на полу завалились спать. Наутро мама снова пришла к директору завода, и он сказал, что решено школьный огород полностью передать нам, а там… соток десять кукурузы, уже почти готовой к варке, и по ней сплошной сладкий горох! Нет, это было невероятное счастье, свалившееся на нас! Это был июль сорок четвертого года.

Щебеночный завод на Змейке был построен задолго до войны, свозили щебенку вниз по канатной дороге, при этом за счет тяжести спускавшихся вниз люлек со щебенкой пустые люльки поднимаются вверх, и процесс отгрузки течет непрерывно.

Приехав на каникулы, я решила поработать на откатке. Дневную смену проработала нормально, но тяжело. Отдохнуть ни минуты нельзя, только отвезешь люльку, тут же снизу приехала пустая. Ее надо быстро заполнить, открывая люк тяжелым нажатием рукоятки, и отвезти полную люльку до спуска. Пока ты это делаешь, новая люлька уже подошла. И так всю смену. Ночью работать особенно тяжело, я не смогла продержаться и недели. А бедные наши знакомые женщины проработали на заводе откатчицами всю жизнь.

Одна из них, наша соседка по квартире — Шура, старше меня лет на пятнадцать, была моей лучшей подругой. Ее муж погиб на войне, и она одна воспитывала сына. Денег, которые она зарабатывала на откатке, ей явно не хватало. Мы с ней подружились с первых же дней нашего появления на Змейке, и даже потом, когда я приезжала на каникулы из Ленинграда, я шла к ней. Ее сын был уже взрослым, работал водителем и, конечно, пил. Она болела раком и все просила меня: “Клара, найди врача, пусть вылечит, я ему заплачу пятьсот рублей”. Она не понимала, что вылечить уже нельзя.

Так вот, с первых дней нашего приезда она уговорила меня носить на базар в Минводы дрова и тем подрабатывать. Мы с ней вставали чуть свет, пока объездчик наверняка не появлялся, шли в лес и срубали по ясеньку. Ясень в тех местах рос оголенный почти до самой вершинки. Мы осторожно срубали вначале сам ясень, затем обрубали вершинку, прятали срубленное в кусты, чтобы не заметил лесничий. И ствол рубили вначале поперек, а потом вдоль и поленья складывали в мешок. Заносили топоры в сарай и быстро, пока никто не видел, тащились в Минводы на базар. Это километра полтора под гору и затем четыре-пять по ровному. Раскладывали дрова на пять-шесть кучек и продавали довольно быстро. Денег хватало на банку кукурузы, и оставалось у Шуры на большую лепешку, а у меня — на маленькую. Завернув кукурузу в мешок, Шура шла домой, а я в школу, без каких-либо учебников и тетрадей. Садилась там на заднюю парту и после уроков — опять пешком по ровному, и теперь уже в гору, домой. Мы тогда жили не так уж голодно, можно было обойтись и без этих походов, один обед нам давали на всю семью в столовой, но уж очень я привязалась к Шуре и отказать ей ну никак не могла. Конечно, кукурузе в семье радовались, тут же мололи ее на самодельной вертушке-мельнице и варили кашу.

В День Победы мы с подружкой Симой пешком пошли до Бештау, там росло очень много сирени, мы ее принесли на Змейку и раздавали всем встречным нашим змейским знакомым и незнакомым.

Осенью Симка уехала в Москву. Их семья была из Москвы, и там оставалась квартира, в которую вернулась из заключения ее тетя. Надо было приглядывать и за квартирой, и за тетей, у которой была ампутирована нога еще тогда, когда она была в лагере. Серафима, уезжая, камнями выложила мое имя вдоль тропки, по которой мы с ней гуляли, — так мы с ней хорошо дружили. В Москве она страшно тосковала, просила меня приехать, и я решилась. Тогда в Москву нужен был пропуск. Ее отец — директор нашего завода — пробил мне этот пропуск, и я поехала. Была ранняя весна, конец февраля. Сидя в вагоне, перегруженном военными, которые возвращались после лечения на минводских курортах, мы ехали до Москвы более двух суток. Спали сидя. И я была очень довольна.

Сима меня встретила, и мы вошли в ее квартиру — сырую, холодную, всю зиму не топленную. Жить в ней, как предполагала Сима, для меня было невозможно, и как-то отношения у нас с ней сразу разладились. А денег на обратную дорогу у меня не было, но я решительно настроилась уезжать. Мы пошли к тетке, которая в это время лежала в больнице, взяли у нее какие-то старые облигации, поменяли их на деньги, и Серафима пошла меня провожать на вокзал. Поезд подали на посадку, у каждого вагона — строгий проводник. Оглядываемся — не отлучился ли где-нибудь от вагона проводник, чтобы шмыгнуть в вагон. Нас заметил мужчина, подошел. Предлагает за деньги провести в вагон, а там уж сами выкручивайтесь. Быстро побежали на противоположную платформу, дядя открыл ключом вагонную дверь с другой стороны вагона, и я оказалась в вагоне. В одном купе увидела двух женщин и забралась на самую верхнюю, багажную полку. Маленькая и худая, я голову подсунула почти под трубу, поджала ноги, и меня совершенно не было видно снизу. Проходила проводница, бывали и контролеры, но меня, как говорят, не засекли. Добрые женщины давали мне что-нибудь поесть и выпить, поздно ночью я вставала в туалет, и вот мы проехали Ростов, и я думала, что я уже почти дома. И вдруг идет дотошный контролер, поднимается, стоя на нижней полке, вверх и обнаруживает меня. Проводница глазам своим не поверила, все оправдывалась перед контролером, и меня, это было под вечер, высадили из вагона где-то на Тихорецкой. Впереди ночь, ехать надо, и я стала между вагонами, думаю — доеду. Но тут в промежутки между вагонами стали набиваться женщины с сумками и мешками, и такие они были наглые (видимо, спекулянтки), что я по неопытности перешла на ступеньки вагона и решила ехать, держась за поручни. Поезд тронулся, набрал скорость, и я почувствовала леденящий холод. Ехать надо было всю ночь, но уже примерно через два часа я стала застывать вся до костей. На меня нашло какое-то состояние эйфории. Все казалось прекрасно и представлялось, что, если я сейчас отпущу руки, будет еще лучше, и я уже к этому была готова. Поезд мчался с бешеной скоростью, кругом поля с не везде еще растаявшим снегом. Ночь, я стала засыпать. И совершенно неожиданно открывается дверь вагона, и проводник, пожилой мужчина, пытается выбросить из ведра мусор. Он онемел от ужаса, схватил меня за обе руки и потащил в вагон, к себе в купе. Руки мои сунул почему-то в холодную воду, напоил горячим чаем и уложил на верхнюю полку. Сказал: “Тебя Бог спас, не я. Ты бы уже через пять минут свалилась вниз, и никто бы тебя не нашел. Да и искать бы не стал, кругом неоглядная степь”. Дома, как всегда, я ничего ни отцу, ни маме не рассказала, они всю жизнь об этом не знали, так у нас в семье повелось.