Нежным и ужасно многословным, ужасно трепетным. Уткнулся носом в изгиб плеча.
— Не знаю, что бы без тебя делал. Как бы без тебя жил. Спасибо, что ты есть в моей жизни. Такая невероятная, потрясающая сорвиголова.
Леоне казалось — она сейчас айсберг растопит! Лицо полыхало адовой бездной. Слова застревали в горле «Т-ты чего вдруг?» и «Так обычно прощаются в мелодрамах!». Пока она пыталась родить хоть что-то — Гамельн отстранился, супервзрослый и фантастически красивый. Сердце сжалось.
— Ну, по кофе и погнали потихоньку? На заправке кофе паршивый, но взбодрить должен.
— Гамельн… — Леона поймала его за край куртки, вцепилась дрожащими пальцами: смотреть прямо не получалось. Тот терпеливо ждал. — Гамельн… — Леона скомкала тонко выделанную кожу, неловко потянула на себя и сразу испугалась, что порвет.
— Ну чего ты, глупая? Лео… — Гамельн развернулся, приподнял ее лицо ладонями. — Рабы, еда и рабы с едой. Вот что такое мир для тебя. Ты — хозяйка, ты — царица. Чего ты хочешь?
— Я н-не хочу ни с кем тебя делить! Не хочу. Даже с детьми. Но они — семья, и ревновать к ним глупо. Я же не маленькая. Я знаю, что людей не присваивают себе в рабство. Ну, не в наш век, но… Р-р-р-а. Это порой невыносимо! И так глупо, и так…
— Ты хотела бы, чтобы я был твоим рабом? — Гамельн выгнул бровь — пока еще не насмешливо.
— Ты и так раб с едой, — Леона буркнула в сторону, и накопившееся напряжение лопнуло мыльным пузырем. Над какой херней она порой парится, ну а?!
— Знаешь, когда я влюбился в тебя? — У Леоны чуть глаза из орбит не вылезли на это спокойное, уверенное признание. — На берегу реки. Когда я вышел из тюрьмы, и ты оказалась единственной, у кого все наладилось с мамой. Тогда, спустя пять лет разлуки, ты сказала, что сама украдешь меня. Ты была такой… сексуальной. Но я не привык поддаваться мимолетным чувствам, да и тебе следовало… подрасти. Зато теперь, Лео, ты от меня так просто не избавишься.
Леона в который раз за день приложила костяшки к пылающим щекам.
— Ревность уже не так сильно гложет? Теперь точно глотаем кофе и гоним на место встречи.
Гамельн уже открыл дверцу и высунул ногу, когда Леона рывком потянула его на себя, разворачивая голову и целуя. Рычаг болезненно упирался под ребра, но было все равно. Гамельн ответил. И мягко отстранился, подставляя указательный палец к губам.
— Ты иногда такой тормоз, львенок. Хотя мне льстит, что для тебя это не просто так. Однако нам правда пора. Сьюзен ждет.
Лео вздохнула. Да, Сьюзен ждет. Ее и — Гамельна.
* * *
Не ревновать, не ревновать, не ревновать… Подростки затаились-сгрудились, словно чувствовали, словно внутри сработали предупреждающие маячки.
Навстречу Сьюзен вышла одна Леона, затаенно-сраженная ночным лесом. Черно-изумрудным с дышащим, хлюпающим темным мхом. И воздухом, клубящимся у самой земли.
Крик буревестника загонял душу в пятки. Леона касалась коры деревьев, и та корябала ладонь, подпитывалась и будто посылала обратный пульс-импульс. Сильная воля, горячая кровь. Сьюзен не шла, а будто парила среди пронзающих небо стволов. Уверенная и потусторонняя, улыбающаяся чему-то своему. В зелено-желтом комбинезоне, ветровке и с деревянным чемоданчиком в руке. На шее болтался цветной шнурок со свистком. Она безбоязненно подошла к Леоне, так, будто они вышли охотиться за светляками и теперь возвращались домой. Леона коротко и крепко обняла ее и повела к машине. Лес провожал их шорохами и уханьем совы.
Они устроились на заднем сиденье вплотную друг к другу. Гамельн не оборачивался, ничего не спрашивал, и Сьюзен — тоже. Леоне показалось странным и стремным встревать. Так и доехали в тишине.
А при входе в дом Леоне резко захотелось, чтобы все спали, чтобы Гамельн для них остался видением-сказкой. Есть, точно есть, но находиться с ним рядом могла бы только Леона. Видеть, встречаться, трогать, целовать…
Но подростки как почувствовали их приближение. На кухне организовалась целая мини-делегация. Кучкующаяся возле ночника. И рассматривающая старые фотоальбомы. Да за что ей все это?..
Гамельн сказал просто:
— С возвращением.
Для «Я дома» было еще слишком рано и самонадеянно. И ему отозвались в унисон:
— С возвращением!
Они смотрели на ее — ее! — Гамельна с восхищением, радостью и легким неверием.
— Ты поседел, Гамельн, — Оллин склонила голову к плечу. Из кармана ее платья выглядывал силуэт принцессы.
— И похудел! — Сьюзен чуть не кругом Гамельна обходила, длиннющая, уже почти догнавшая Гамельна по росту.
— И ниже стал. К земле клонит? — Чарли прищурился, насмешливый, а сам — сплошное напряжение, как только обнимать не кинулся…
Они все делали вид, будто расстались не столь давно.
— Возраст, — Гамельн пожал плечами и сам сгреб их всех, птенчиков — подросших, огрубевших, охамевших, но еще без толкового оперения и чувства полета, чтобы летать без боязни. Всех, кроме Леоны.
— Будете чаю? — мама незаметно сновала по кухне все подмечающей хозяйкой. Заботливого Рудольфа рядом не наблюдалось.
— Благодарю.
— Я к себе, переодеться, — Леона передернула плечами и ушла, ушла скорее. Немыслимо! Гамельн сейчас снова обворожит-заколдует каждого, и этот каждый станет посягать на его внимание. Бесит-бесит-бесит! Леона пнула попавшуюся под ноги спортивную сумку. Плюхнулась на кровать.
Навязчиво казалось, что Гамельн войдет, скажет насмешливо: «И куда ты провалилась? Нам тебя не хватает», — и потом что-нибудь сделает такого, отчего уши покраснеют. Да хоть наклонится и оближет эти самые уши! Но Гамельн не приходил.
Громко тикали часы — в полутьме циферблат не различался. От простыней пахло мятой: мама недавно стирала. В углу затаился мяч. Шею открутит, если узнает, что Чарли им играл. А Чарли играл… Именным мячом! С автографом! Ну, Леона задаст ему взбучку. Один на один. На кулаках. Пусть сопляк знает, как по-честному. Но уступать девочкам заплетание косы Леона не станет. Там и волос-то. А у Леоны — косища. Как у Рапунцель. Это не Леона, а Дороти сказала. Гамельн усмехнулся тогда: в точку. Ее Гамельн, ее.
* * *
Открыла глаза Леона, когда за окном нежно светило солнце. Подскочила ужом. Черт, черт, черт. Как так вышло вообще? Почему в эту ночь? Сердце скакало кроликом.
В гостиной стоял накрытый стол, усеянный баночками с джемами, корзинкой с тостами и чашкой с дымком.
— Доброе утро. Как раз собирался тебя будить. Сейчас на работу — каждый на свою, а потом — за документами. В тот клуб я тебя одну больше не пущу.
— В какой? Стрип? — Чарли колупался в зубах, и скабрезность приобрела оттенок минус ста.
— Не исключаю, —