А то вечно он с самодельным обедом, но начальству приглашать подчиненного — пусть и такого симпатичного — не слишком прилично, не находишь?
Леона сглотнула. Намеки эта женщина делать умела.
* * *
— Мне спрашивать, где ты была сегодня, или делать вид, что все окей? — Гамельн встретил ее у порога, напряженный и очень серьезный.
— Ездила к тебе на работу, — Леона разувалась на ощупь, боясь потерять зрительный контакт. Как с опасным противником. — Обед отвозила. А то вдруг ты не взял и голодал?
— Лео, может хватит придумывать всякую чушь?
— Но это не чушь!
Гамельн сощурился.
— Да, не чушь. Да, подумаешь. Ты всего лишь гоняешь на нехилые расстояния, непонятно с кем встречаешься, непонятно что делаешь. Вчера тебя не было у твоей подруги. И Элизабет разговаривает со мной так, словно я налоговый инспектор, а еще путается в датах и описаниях. Понимаю, беременность — нелегкое время, но не находишь, что совпадений слишком много?
Леона услышала, как сумка падает на пол, а сердце — куда-то в желудок. Замечал… Гамельн все замечал!
— Пока не могу. Правда не могу! Но тебе не о чем беспокоиться, я…
— Конечно, мне не о чем беспокоиться. Глупости ведь. Та, кому я доверяю, совсем не доверяет мне. Подумаешь, с кем не бывает, — Гамельн скривил рот и выглядел как раненое животное.
Леону словно иголками искололо и скрутило болью — так, должно быть, чувствовал себя мутант, когда над ним проводили нечеловеческие эксперименты. Проще и легче было все рассказать, но… Но ведь Леона снова приобретет статус «глупая девчонка»! Хотелось расплакаться, чтобы Гамельн не пытал ее, не пытал, не пытал…
— И плечо. Оно у тебя действительно болело? Я до жути перепугался тогда. Идиот. Док редко ошибается, и все же… у каждого бывает просчет.
Леоне показалось: Гамельн это не о доке. И черт, черт, черт! Закричать бы, парализуя, давая себе передышку, давая возможность мыслям перестать бешено скакать.
— Га-гамельн, послушай… Послушай: я не врала! Почти… Но я объясню! Через сутки. Даже меньше. Нужно только убедиться, что все в порядке, что…
— Уходи. Уходи, Лео. Иди куда хочешь, — Гамельн захлопнулся на все замки. Только в глазах еще бушевало и плескалось столько боли, что Леона ощутила себя редкостным мудлом. Горло схватило спазмом, карябающим, готовым стать то ли воем, то ли хрипом.
— Гамельн…
Гамельн покачал головой, упираясь трясущимися руками Леоне в плечи и отталкивая-отталкивая… Леона остолбенела. Проехалась ступней по плитке. Да что это делается?
Сердце ныло. Там, внутри, словно кто-то шарил и шарил бесцеремонно, бестактно. Леона стиснула зубы. Перехватила руки Гамельна, притягивая его к себе, колючего, взвинченного, накрученного. Катись оно все!
— Я украла Чарли и Оллин, — Леона шептала прямо в ухо Гамельну, который дергался как под разрядами. — Вернее, Чарли заставил его украсть, а Оллин ушла сама. И все-таки мне до сих пор страшно. А если сорвется, а если нагрянет полиция, а если, а если… Но у них будут новые документы и дом, где им будет хорошо. Я очень надеюсь, что им там будет хорошо. Нужно еще забрать Сьюзен, и пережить рейд полиции, и пережить новости. И не пойти, рыдая, сдаваться. Как ты справился, Гамельн, как ты справился?
Гамельн застыл в ее объятиях, одновременно ошеломленный и до странности спокойный. Тихо пропел мотив какой-то старинной песни. Ветром, дрожью, трепетом отзывающуюся в душе:
— «Я видел счастливые лица; я видел птиц, свободно парящих в небе», — он посмотрел на Лео темным-темным взглядом хищника. — И сколько ты собиралась скрываться, львенок? И зачем?
— Но ты ведь… но тебя ведь…
— Кажется, ты забыла, что это я украл тебя, как и остальных детей. — Гамельн потянул ее вперед, в гостиную. Там, на столе, в вазе стояли белые лилии. И пять желтых гвоздик.
* * *
— Судя по тому, что ты мне рассказала, снова заявляться на территорию санатория нельзя.
— Почему?
— Лео, — Гамельн легонько щелкнул ее по носу карандашом. — Там не идиоты работают. И на камерах ты засветилась порядочно. Будет у них еще байка ходить про пациента номер неизвестно.
— И что тогда делать?
— Караулить этого доктора Найджела. Думаю, он знает больше, чем показывает. Нужно попробовать с ним поговорить. А там решим по обстоятельствам.
— И почему ты такой умный, Гамельн?
— Это называется работа в паре, львенок, — Гамельн клюнул ее в щеку и ловко ушел от ответного заторможенного поцелуя. Еще и глянул так, мол, не заслужила. Всю душу вывернул — и не заслужила?! Совсем ни в какие ворота. — Завтра после работы устроим пробный рейд.
— Угу.
Обиженная, Леона уползла в интернет читать про язык цветов. И от найденного ярко загорелись уши. Гамельн издевается, да? «Белые лилии символизируют чистоту и непорочность». Это что такое вообще?! Вот Леона возьмет и подарит Гамельну букет из фиолетовых и розовых гиацинтов. И пускай расшифровывает правильно. «Я сожалею о своем поступке и люблю тебя».
Желтые гвоздики — персональный знак Гамельна — символизировали не слишком приятное: отказ, разочарование, пренебрежение. Послание для матерей, которые не справились с воспитанием детей, которые были либо чрезмерно заботливы, либо чрезмерно жестоки. Послание — и шанс начать новую жизнь.
Гамельн явно любил символизм. Свой образ, свой культ. Кто его такого только вырастил? Хотя глупый вопрос: конечно же, хищные птицы.
* * *
Рейд Гамельн собрался устраивать на пафосной машине с тонированными стеклами.
— Взял напрокат.
Леона порадовалась, что в кои-то веки надела глаженое чистое платье. Но садилась все равно с сомнением. Даже дышать было боязно! Зато Гамельн расслабленно откинулся, врубил американский рок прошлых лет и выкрутил скорость на максимально допустимую. Он нацепил очки и кожанку. Ветер из приоткрытых окон трепал волосы. Все, все вопило о свободе. Ехать бы так и ехать — через всю Европу сразу в Штаты. А оттуда к рекам Амазонки, где полная белая луна и поющие крокодилы. Гамельн барабанил по потрепанному рулю в такт мелодии. Насыщенно-оранжевые лучи пронзали горизонт. Леона сама не заметила, как полностью расслабилась и растворилась в атмосфере этого вечера. Прикрыла глаза.
На повороте Гамельн вдруг ее поцеловал — опасно и ужасно волнующе. Язык успел проехаться по небу и деснам, прежде чем Гамельн вернул все внимание дороге. А Леоне стало неудобно сидеть! Приходилось ерзать и зло зыркать. Водителя отвлекать нельзя, да? «Водитель» улыбался — как какой-нибудь рейнджер, едущий спасать мир и надирать задницы плохим парням. Что там плохие парни! Сама Леона не отказалась бы, если бы ей…
За деревьями открывался санаторий. Особенно ярко пасторально-застывший сейчас, в преддверии заката.