Читать интересную книгу Беременная вдова - Мартин Эмис

Он потянул молнию к северу; соединил бархатные пуговки; закрепил застежку. Застежка ее халата, не больше скрепки, какая бывает у фей, господствующая над этой зеленью и всем, что та содержала.

— Наверное, это в последний раз. Что ты забыла.

— Наверное. — Она повернулась. — Но если приедет Йорк, я обратно перееду. Так что иди знай.

Через две-три секунды она снова повернулась и пошла. Он запер за ней дверь — за Шехерезадой, одетой в шервудскую зелень и шелестящей, как дерево. Зеленая великанша страшного леса. Девица Мэриан. Та, что забирает у богатых и отдает бедным.

Он издал вздох — вздох, направленный, возможно, в самые недра, к границе, где пролегает разрыв между нижней мантией и океанической корой… Вместо того чтобы раздевать ее, он ее одевал. Это еще произойдет, подумал он. Разве может все это и дальше идти не в ту сторону.

Кит стоял среди крючков и вешалок. Ванна, заметил он, содержала в себе два дюйма едва теплой воды, чуть-чуть замутненной и все-таки похожей на зеркало благодаря масляному разливу. Он подумал, не забраться ли в нее; подумал, не выпить ли ее — но лишь вытащил затычку и наблюдал, как в корчах рождается маленький водоворот.

* * *

Наконец началась настоящая жара. Тени, густые и резкие и (думалось ему) явно скрытные — да, вид у них был явно параноидальный, — тени более не способны были выдерживать строй и съеживались вовнутрь, а солнце вздувалось и опадало и перемещалось прямо над головой, словно желая неотрывно смотреть и слушать. В послеполуденные часы вкусовые и нутряные запахи деревни поднимались кверху слоями соли и подливы. Металлическое кресло внизу у бассейна зажимало тебя в своем огне, будто орудие пытки; кофейные ложки кусались или жалили. Ночи по-прежнему стояли сырые, однако воздух был густ и неподвижен. Собаки больше не лаяли (они скулили), а овечий рев ярости и скуки дрожал и застывал у них в глотках.

— С ним все нормально, — произнесла Лили в темноте.

— Нет, не нормально. Что в Адриано нормального?

— Его хозяйство. Там, внизу.

— Ты хочешь сказать, она его видела? — Он сглотнул как можно беззвучнее. — Я думал, он еще не забрался внутрь блузки.

— Да, по крайней мере, внутрь лифчика. Он между блузкой и лифчиком. Который с ночи на ночь должен сняться. Но она видела очертания внутри его белых брюк. И там все нормально. Не так, как это выглядит, когда он в плавках. По ее словам, плавки у него сделаны из бейсбольных рукавиц. Не пугайся того, как он водит.

— А что? Почему я должен пугаться?

— Он из тех людей, кто считает, что нужно всегда смотреть на собеседника. Поэтому он запоминает дорогу впереди, поворачивается к тебе и болтает. Всю дорогу в Рим он почти не сводил глаз с Шехерезады. Я сидела сзади. А он всю дорогу ехал в профиль. Ты знал, что она никогда ни у кого не отсасывала? Даже у Тимми.

— Нет, Лили, не знал. Откуда мне знать?

— Дело, понимаешь ли, отчасти в этом. Она только что получила три письма от подруг из колледжа, и все они заняты тем, что ведут себя как парни. Она хочет попробовать что-нибудь новое. Что в ее случае означает позицию, отличную от миссионерской.

— Почему это называется миссионерской позицией?

— Потому что, — объяснила Лили, — миссионеры велели туземцам: хватит заниматься этим по-собачьи, давайте заниматься этим по-миссионерски.

— Господи, ну и наглость. Нет, серьезно. Ну и наглость. И все-таки. Интересно. Ты хочешь сказать, за все это время она ни разу не отсасывала у Тимми?

— Это как бы и есть причина, почему она чувствует, что отстала. Она его целовала. Говорит, что целовала — что там это ни значит.

— Ага. А что это значит?

— Наверное, просто чмокнула. А может, по-французски целовала — в кончик.

— Лили…

— Она его целовала, но ни разу не сосала. Ни разу не брала в рот, чтобы пососать как следует. Говорит: «Так как это делается? Берешь в рот и сосешь как можно сильнее?» А что будет, если Кенрик с Ритой уже не просто добрые друзья?

— Если они стали любовниками? Они будут ненавидеть друг друга.

— М-м. Чего никогда не произойдет с нами.

* * *

В воскресенье, под перкуссионным небом, казалось гудевшим, как цимбалы, Адриано сдержал обещание и отвез всю четверку — Кит, Лили, Глория, Шехерезада — пообедать в ресторан со звездами в местечке под названием Офанто, находившемся в двадцати милях от дома.

Они отправились туда в моторизованной гостиной — «роллс-ройсе», которым угрожающе правил Адриано. Опасливое чувство, испытываемое Китом, было, видимо, более примитивным, чем у Лили. Даже по дороге назад ему не удалось убедить себя, что Адриано на самом деле видит то, что выше приборной доски, разве что через верхний сегмент руля. А когда он разговаривал с сидевшей сзади Шехерезадой, винтом поворачивая голову на целый полукруг (как вскорости будет делать Линда Блэр в «Экзорцисте»), различить можно было только одну приподнятую бровь и пространство, заполненное его серебристой хмурой гримасой.

— Трюфели, — то и дело оборачивался он. — Шехерезада, тебе непременно надо попробовать трюфели. М-м-м — навроде вкуса амброзии. — Голова снова со скрипом крутнулась. — Трюфели, Шехерезада. Совершенно божественно.

Приближалось Офанто. В подтверждение того, что он способен что-то видеть по крайней мере из бокового окна, Адриано удивленно пробормотал (ясно было, что дегенеративный характер увиденного перечеркивает все его надежды и ожидания):

— Столько народу. Раньше это был торговый городок. Просто сонный торговый городок. А теперь?

А теперь тут была промышленность, и группки рабочих — у каждого по майке и по сигарете, — и кубические средней высоты многоквартирные дома, и похожие на гнезда насекомых антенны, и переругивающиеся в отдалении собаки, крутящиеся на зажатых в тиски балконах, — а где все это, и то, и другое, там и присутствие молодых людей…

— Просто сонный торговый городок. А теперь — не знаю. Не знаю.

На этом нам следует перескочить вперед, к шести тридцати вечера того же дня. Кислые напитки на западной террасе замка. Кислые напитки в кислых сумерках. Адриано, приглашенный проформы ради, проформы ради отказался и поехал дальше. Итак, они вчетвером собрались тут, лица отведены в сторону в интимных переживаниях пищеварения. Обычные закатные цвета, с отблеском или отзвуком турбулентности, а тем временем живот Юпитера бурчит в какой-то другой долине, под какой-то другой горой.

— Ну что, — сказала Шехерезада.

И Кит повернулся к ней. Потому что с фильмом, в котором она прежде исполняла главную роль, что-то было не так. Было ли то освещение? Была ли то непрерывность? Были ли то диалоги — что, если все это с самого начала дублировали?

Что — что?

— Ну что, — сказала Шехерезада.

Сидящая на диване-качалке, она на миг показалась обыкновенной — обыкновенной во взгляде. На то была веская причина. И Кит отчасти понял, почему ей необходимо пойти к столу и налить эту вторую порцию белого вина — ее бокал, уже наполовину пустой, покоился под углом на ее коленях в цветочек… Этот обыкновенный взгляд не отрывался от Глории Бьютимэн, стоявшей у окна в сад и потыкивающей пальцем в кубики льда в стакане «Пеллегрино».

— Ну что, — сказала Шехерезада. — Твой зад сегодня собрал настоящую толпу энтузиастов.

У Глории сделался вид, словно она внезапно что-то проглотила.

— То есть?

— То есть? То есть твоя задняя часть и переполох, который она вызвала.

— И с тобой было то же самое, — Глория опять сглотнула, — и с твоими… с твоим бюстом.

— Ну, если затягивать ее в эти вельветовые штаны…

— Это ты мне так сказала. Я собиралась пойти в платье, а ты сказала, надень что-нибудь другое. Вот я и надела вельветовые штаны. Штаны как штаны — что тут такого?

— Штаны. Вельветовые, в обтяжку и ярко-красные. У тебя задница как помидор, получивший приз на выставке.

— Вы только послушайте! Кто бы говорил. В такой-то блузке.

А Кит размышлял. Что дозволено героиням?

Пока Лили, Кит, Шехерезада, Адриано и Глория шли через пыльную серую пьяццу, а потом вдоль бесконечной авеню, молодые люди Офанто инсценировали свой хореографический референдум по вопросам привлекательных черт трех девушек. Вот они, опять. Стянувшиеся, словно железные опилки, послушные магнитам с переменным магнитным полем, молодые люди виляли, кружили, а затем — с наглядной прямотой — разделились на две шеренги: одна перед Шехерезадой, другая позади Глории Бьютимэн. Одна группа шагает передом. Другая группа шагает задом. А Лили? Могу сказать, что ее фигура, когда появилась, оказалась безупречно симметричной, не перегруженной сверху, не перегруженной снизу — классической, без фетишей. Но это, разумеется, мало что означало в глазах молодых людей Кампаньи, верных таинству спаренных вращающихся орбит. Тут-то Адриано и допустил свою ужасную ошибку. Такая мелочь. Он всего лишь протянул руку.