творчество. Еще раз спрошу: думаете ли вы про себя: я – эмигрантка? Или все еще считаете свои странствия растянувшейся на десятилетия творческой командировкой: рано или поздно она закончится.
ИЧ Как я уже сказала, никогда не была и не чувствовала себя эмигранткой. Когда уезжали, думали: вернемся – как только в России наладится жизнь. Увы, не наладилась до сих пор, да и оказалось, что жизнь в Америке дает возможность не отрываться от русской культуры, а этого «отрыва» я боялась больше всего. Мне в России многое не нравилось и не нравится. Америка тоже страна не идеальная, но она – и это правда – каждому дает то, что он хочет. Здесь гораздо больше пространства в твоей власти, больше того, что зависит только от тебя. И жизнь в Америке не мучительна, как было привычно в России, не выживание из последних сил… К тому же, Россия – место, где человека постоянно унижают, где отсутствует воздух для нормальной жизни – в переносном смысле, хотя иногда и в прямом. Получается, что здесь у нас своя маленькая Россия, но гораздо более приспособленная для человека, чем реальная.
ЕЦ Напоследок вопрос, который порой задаю себе и другим: есть ли будущее у литературы эмиграции?
ИЧ Конечно, есть. Это русская литература определенного периода, созданная в Америке или в Германии, или в Австралии. Катулл писал латинские стихи и был римлянином – живя в Вероне, на озере ди Гарда и в Азии. То же с Овидием. Сосланный к дакам, он оставался латиняном, римлянином. Цветаева в эмиграции, в Чехии и во Франции, осталась русской поэтессой. Бродский – русский поэт. Мы, пишущие в Америке на русском языке, принадлежим русской литературе. А у нее пока конец не предвидится.
В Бостоне есть чудный человек, издатель, Миша Минаев. Он издал книгу моих рассказов «Любовь на треке». Приехал – и сказал, что хочет меня издать на свои – очень небольшие – средства. Для чего? Он объяснил, что у него задача создать библиотеку писателей русской эмиграции. Представляете? Если среди нас есть такие люди, то и у американской русской литературы есть будущее. Она сохранится для потомков. Это в метафизическом смысле, в плане истории. Но, как я понимаю, вы говорите конкретно о сегодняшней литературе эмиграции. О том, что старики уходят, а дети переходят на английский… Не хочу об этом ни думать, ни говорить. Жизнь неизмеримо богаче нашего воображения. Что она готовит – это ее тайна. Разгадать не берусь.
Март-апрель 2016
Осенние встречи
(Рудольф Фурман)
Читая стихи Рудольфа Фурмана, я опять думал о старой проблеме: поэт и эмиграция.
Увы, не стоит долго перелистывать страницы истории литературы, чтобы убедиться в очевидном: эмиграция часто ломает судьбы художников слова, а порой – безжалостно и резко – вообще заставляет забыть о творчестве.
В стихах Рудольфа Фурмана этот печальный мотив звучал иначе. Едва ли не изо дня в день автор пытался переосмыслить трудности своего нового пути – так возникла одна из сокровенных тем его поэзии.
Что было в жизни Фурмана до эмиграции? Родился в Ленинграде, работал врачом-эпидемиологом, защитил кандидатскую диссертацию, выпустил поэтические сборники «Времена жизни, или Древо души» (1994) и «Парижские мотивы» (1997).
Не хочу идеализировать новый рубеж его биографии: шесть лет назад Фурман стал жителем Нью-Йорка. Читателям-эмигрантам, вряд ли, надо объяснять, что это такое – оторваться от «родной почвы» (а тебе, между тем, под шестьдесят); что это такое – вдруг превратиться в человека «без языка»…
Однако именно в эмигрантских публикациях Рудольфа Фурмана стал все резче проявляться сложный, притягивающий поэтический характер. (Упомяну для читателя книги Фурмана «Два знака жизни», 2000, «И этот век не мой…», 2004, «Человек дождя», 2008.)
Думаю о судьбе литератора в эмиграции. Но ведь это и одна из постоянных его тем? Так что послушаем самого Фурмана. И – не будем перебивать:
Вот и кончилась наша эпоха,
наше лучшее время прошло…
Не грусти – это даже не плохо,
что в Америку нас занесло.
Не закат еще, нет, не забвенье,—
пришел вечера жизни черед.
Все в нем есть:
и с судьбой примиренье,
и с собой, и движенье вперед.
Еще время есть для удивленья,
и не вышел любви нашей срок.
Не забвенье еще – осмысленье,
глава жизни, а не эпилог…
(«Вот и кончилась наша эпоха»)
Не зная Фурмана, почему-то легко представил, как произносит он эти строки. Совсем тихо – так, чтобы сейчас его услышал только единственный читатель (к тому же громкие поэтические голоса нередко звучат фальшиво).
В стихотворении «Вот и кончилась наша эпоха…» сопряжены многие размышления Рудольфа Фурмана об эмиграции. Более того – есть их движение, развитие.
Эмиграция часто оборачивается для личности трагедией? В этом читателя Фурмана убеждает не только собственный опыт, но и некоторые стихи автора последних лет (откройте сборник «И этот век не мой…», куда входят три хронологических цикла, каждый – протяженностью в год). Однако – рано или поздно – поэт осознает: эмиграция приносит не только жесткие падения – дарит счастливую возможность начать все сначала. Так лирический герой Фурмана обретает гармонию. Горькую, настоянную на отчаянии, но – обновляющую, исцеляющую душу.
Банальная истина: эмиграция заставляет человека многое переосмыслить. Он проходит и трудную школу познания новой реальности, и уроки самопознания. Оказавшись на «других берегах», Фурман ведет непрерывный диалог – с друзьями, оставшимися далеко, с самим собой, с эпохой. Мне показалось: открытия поэта неожиданны для него самого:
И этот век не мой,
и тот, уже ушедший.
В одном родился я,
Ну, а в другом умру.
Их норов, и их нрав,
и бег их сумасшедший
мне не по вкусу и,
увы, не по нутру…
(«И этот век не мой»)
Даже пейзаж за окном не созвучен душе героя:
На душе ни хорошо, ни скверно,
За окном Нью-Йорк – мой дом и мир.
Я среди эклектики, модерна
Проживаю, а люблю ампир.
(«Городская эстетика»)
Но, оторвав от привычного пейзажа и быта, эмиграция приносит поэту, может быть, самое главное – «легкое дыхание»:
Себе иль кому-то в угоду,
С условием