Читать интересную книгу Новый Мир ( № 1 2011) - Новый Мир Новый Мир

И теперь тоже открыла и говорит с ментом, показывает ему все: паспорты документы душа блин нараспашку. А я на кухне слушаю мент говорит: а где сам гражданин Назаров Руслан прячется что ли? Ну тогда я вышел из кухни прямо на него мать испугалась а я культурно: Здорово, начальник! он обалдел, говорит, здравствуйте я лейтенант Хамроев, и смотрит да. Еще бумагу протягивает — вот говорит ваше место работы теперь на три года это очень хорошее место, туда возили иностранцев в том числе.

Я взял бумажку начал читать мать из-за плеча, а там все на узбекском я его плохо знаю в основном мат и одно стихотворение Навои которое в школе нужно для экзамена. А мать по-узбекски немного говорит, татарский же напоминает, зато я английский учил и на компьютере. Мать взяла у меня бумажку, говорит, “этот латинский шрифт”, в смысле не поняла. Мент говорит я его тоже его плохо понимаю зато мои дети его учат, это главное. А мать говорит: главное чтобы дети и русский язык тоже хорошо знали, на нем много написано и классики. А мент взял бумагу и говорит: тут сказано гражданин Назаров должен явиться завтра в организацию Фаришта для своей работы в данном месте, слышали про такую организацию? Не, говорю, начальник не слышали. Мать подумала, говорит: что-то слышала про нее по радио, случайно не фирма что ли? А Хамроев говорит: эта серьезная организация лучше чем фирма туда японцев возили сам хаким ее смотрел, такая организация, вам реально повезло, что такая альтернативка, вы будете за столом как человек, а могли бы улицу веником. А мать говорит: а что он там будет делать? А мент: а я не знаю, я вообще просто решил занести, потому что недалеко проживаю в доме с парикмахерской, начальник сказал про вас: у них хороший родственник есть, иди отнеси. А мне, говорит, разницы нет, родственник не родственник, я просто в доме с парикмахерской живу недавно уже евроремонт сделал, вот занесу, раз мы соседи. Мать говорит, да, я этот дом знаю поздравляю, что там планировка московская, идемте хоть чаю давайте пиалушку. Да вот мать всегда такая, ей бы блин всех чаем. А этот Хамроев говорит: другой раз, говорит, я сейчас домой тороплюсь, вы к нам заходите а завтра идите явиться по указанному месту адреса улица Ганиева три. И улыбается гад, потому что другой конец города.

Мент ушел я пошел Витьку звонить у него всегда телефон дебильный не работает. А мать меня от телефона отталкивает, говорит, мне срочно-срочно. А мне не срочно, что ли? Она говорит, ну нет, тебе не так. Я говорю: Азиз-акя будешь звонить, да? Она говорит, не твоего дела иди посуду помой пока вода есть. Ну значит точно ему. Хоп, не стал базар поднимать, ушел курить все равно у Витька телефон не работает, но может сейчас работает. Надо мобильник купить, денег нет, но я что хочу сказать оттого что мы не купим деньги не появятся. Хопчик, пусть звонит Азизу-акя, он теперь из-за того, что меня отмазал, ее бог, а раньше сама говорила жмот.

Курю, мать выходит. Иди, говорит, звони своему Витьку “драгоценному”. А ты, говорю, мамочка не дозвонилась? Она: там его новая жена взяла трубку. А, говорю, тогда понятно. Она: что понятно? Я: ну что жена. А она вдруг размахнулась меня ударить, я еле успел. Губу укусил, стал вещи собирать, вообще уйти. А она заходит сзади мокрая, говорит: что на ужин хочешь, скажи?

 

Вик-Ванна на специальные деньги берет такси.

Специальные деньги, в отличие от похоронных, лежат не в подушке, а в железной банке “Сахар”.

У нее целый комплект таких банок. “Соль”, “Перец”, “Рис”.

Все разных размеров, некоторые — с запасами.

От сахара она отказалась, когда было подозрение на диабет. Отнесла сахар соседям, себе только банку. Диабет не подтвердился, но от сахара уже отвлеклась, а если иногда хотелось, то доставала остатки варенья и устраивала себе “презентацию”: так называла вечера, когда в чае тает варенье, за стеной не шумят, по телевизору — что-нибудь для души. В остальное время о сахаре почти не думала, наслаждалась экономией. Каждый месяц высчитывала деньги, которые могла бы профукать на сахар, и откладывала в банку. Эти деньги она называла “специальными”, иногда, в шутку, — “сладкими”. Запасов получалось немного, на ремонт телевизора, конечно, не хватит, но на такси раз в год с комфортом — это получалось.

Раньше еще посылала из них Зойкиному Андрею, инвалиду ума. Правильно сказать, он был не инвалид, а дурак, что себе эту инвалидность своевременно, как все, не оформил. А Зойке все не до того было, она думала, что если она терпит его отношение, когда он выпьет, то ей уж и памятник из золота. “Вы ему сами, Вик-Ванна, про психиатра скажите, я уже устала, не семья, сплошной мат”. А потом Зойка проявила характер и умерла; у Андрея вообще мозги пошли шиворот-навыворот, на кладбище так кричал, так кричал, даже прохожие замечание сделали. А ведь руки золотые, сантехникой занимался, где что прорвало — сразу к нему бежали. Но жить стал плохо, очень плохо, плюс здоровье. В этой своей дыре, от Ташкента ночь на поезде, а в дыре какая медицина? Никакая, только на одних словах. Вик-Ванна, конечно, могла его как-то в Ташкент, но боялась, что он хоть и дурак дураком, а вдруг захочет сделаться наследником, а уж это спасибо. А он ей каждую неделю звонит и начнет свою дудку: “Вик-Ванна, квартиру берут от меня за неуплату воды, бомжой делают!” В смысле, денег от нее выжимал. Она ему и напоминала, кто она и кто он, она пенсионерка, а он сам ей мог бы деньги слать или хотя бы приехал потолок на кухне подкрасить. Сказав это, она быстро клала трубку, потому что дальше можно было слушать только мат, в этом он уж был мастер. Хотя иногда, редко, когда ей вдруг делалось так одиноко, что даже кошка с телевизором не спасали, она не вешала трубку и слушала тихонько все его концерты. А он вначале матерится, угрожает, не в полную силу, конечно, все-таки со скидкой на ее возраст и участие в войне. Потом помолчит немного и начинает всхлипывать: “Теть Вик, ну хоть немножечко, все возвращу!” — “Уж да! Возвратитель какой, — говорила Вик-Ванна, гладя кошку. — Ты бы лучше не на телефон тратился, а человеческую жизнь начал”. Андрей объяснял, что телефон он себе бесплатным сделал (“золотые руки!”), а деньги ему как раз и требуются для этой новой жизни. Вик-Ванна вешала трубку и ковыляла на кухню: вытряхивать из банки “Сахар” на новую жизнь придурка Андрея — последнего ее здесь, в этом Узбекистане, родственника, алкаша и седьмой воды на киселе.

А теперь вот и Андрея-алкаша нет. Без Андрея денег в банке “Сахар” стало, конечно, больше. Скоро их, наверно, станет так много, что можно будет не бояться даже поломки телевизора. И не хвататься за сердце каждый раз, когда ерундит звук.

Может, даже купить сахар. Не для еды, про запас. Она еще до войны поняла: самое важное в жизни — запасы. Чтоб как судьба ни сложилась, а хоть какая-то крупа была и мучицы немножко. Она в таких случаях вспоминала двоюродную сестру, которая в тридцать девятом вышла себе за питерского и умерла от блокады. “Все от того, — говорила Вик-Ванна, — что не умела делать запасы!” Это была правда.

То, как она сама провела войну, Вик-Ванна не помнила.

Но каждый год ходила регулярно на встречи ветеранов.

А деньги на такси брала из банки с надписью “Сахар”.

 

             Витек предложил читать под траву, попробовали, Витек Гоголя принес, я говорю: школьная лабуда, а он: “да ты че, знаешь, как это под это классно”. Попробовали, чуть от смеха не погибли, я кашлять начал, Витек вообще под диван закатился. Можно следующий раз попробовать Толстого, только не Анну Кареевну, мне мать ее в детстве рассказывала что она на вокзале сделала. А Витек говорит, не, Толстой это не так смешно, ну если только дозу увеличить. Я говорю: не надо, мы же наркоманы, мать и так прошлый раз когда я ночью в холодильнике все схавал, что-то почувствовала, на меня смотрела. А Витек говорит: “а я что — наркоман?” Я говорю, что орешь, и вообще мне завтра на работу, слушай, пойдем завтра со мной? Неохота туда одному переть. Он вначале: “хоп ладно; потом: нет, не могу, завтра не могу”. Не можешь — не можешь, говорю. “Да нет, честно не могу”, говорит. Да, говорю, че мне твое “честно”, на масло что ли мазать буду, не можешь — так и скажи. Он: “да я уже сказал”. Я: ну и все. И он ушел.

Поехал утром на эту Ганиева. В маршрутке жара, окна задвинуты бумажкой затолканы, вонь, я еще недавно заметил, русские тоже стали вонять, вот те, которые умывались, уехали, а остались которые воды не видели. А я чистую рубашку надел с галстуком, мать мне каждый день чистенькое на стул, но говорит, что не ценю вот это меня бесит.

Еду думаю что сказать на новой работе если спросят про убийство им же интересно. Я вообще заметил людям нравится когда им про кровь и СМЕРТЬ по телеку а когда в жизни то еще лучше я правду говорю. Одна девчонка, не хочу вспоминать имя ну Ленка почти мне дала когда я ей рассказал про убийство прямо губами меня обтерла дура, одно смягчающее вину обстоятельство что она была бухой ну я выпил как все а она на эту бутылку как с голодной Африки вообще. И начала потом меня губами и слюной так так я ее оттолкнул, говорю, ну хоп, я пошел, советую на будущее: пей с мозгами, а она: “я не пила, это просто вот этот корейский салат отравленный, а ты сволочь”. Я брюки обратно надел, говорю, ладно, я сволочь да ладно а ты несволочь и сиди сама себя целуй слюнями, а меня это бесит, и дверь за собой закрыл потому что еще были люди. Она там выла я слышал, но у меня ничего с ней не было кроме того что она сама, когда рассказывал, ну и вой дальше. Ненавижу женский вой, мужской еще хуже ненавижу ты молчать должен если ты мужик, даже если тебя пытают хоть бандиты менты киборги Силы тьмы ненавижу их всех ВСЕХ!