На всякого плута найдется плут вдвойне. Фактотум мог сколько угодно чваниться своей хитростью – ловкий израэлит сразу раскусил его, хотя и не подал виду, что догадался, с кем имеет дело. Напротив, скрытностью покупателя следовало воспользоваться – чем больше таинственности, тем выше плата.
Фактотум между тем внимательно разглядывал висевшую перед ним сутану.
– У тебя найдется одеяние для паломника? – спросил он.
– У меня? Боже милосердный! Да вы только посмотрите!
И еврей тут же выложил на прилавок довольно замызганную рясу.
– Эта прекрасная сутана досталась мне от милорда Бакингема, который совершил в ней паломничество…
– Бакингем? Рассказывай кому-нибудь другому свои сказки…
– Клянусь Моисеем, это истинная правда! Он дал обет после знаменитой истории с подвесками…
– Довольно! – прервал его Пейроль. – Таких бесстыдных вралей, как ты, поискать. Что зря цену набивать? Мне нужны две рясы, но я не покупаю их за имена прежних владельцев. Сколько это будет стоить?
Тут завязался горячий спор: старьевщик уже не настаивал на принадлежности своих сутан Бакингему, но за цену свою сражался с отвагой льва. Наконец переговоры успешно завершились, и две рясы из грубой шерсти, вкупе с четками, посохами и шляпами, перекочевали в мешок Пейроля.
– Это еще не все, – сказал интендант. – Мне нужны одеяния двух богатых торговцев из Амстердама, только у тебя, наверное, такого не водится?
Еврей поглядел на него снисходительно.
– Если бы ваша милость не нашла их у меня, – возразил он, – то и в другом месте искать было бы бесполезно. В моей лавке есть все, чего вы ни пожелаете. Подождите-ка…
И с этими словами старьевщик повел покупателя сквозь завалы вещей в кладовую, освещенную масляной лампой, распространявшей отвратительный запах прогорклого масла. Здесь он открыл большой деревянный сундук, снабженный крепкими запорами, и начал вытаскивать камзолы из тонкого сукна с меховой опушкой.
Этого добра хватило бы, чтобы одеть не то что двух, а пятерых или шестерых человек. Пейроль примерил один из костюмов, накинул сверху широкий плащ с воротником, надел на голову огромную меховую шапку и взглянул на себя в полированное стальное зеркало. В этом одеянии он был совершенно неузнаваем.
Находка обрадовала его до такой степени, что он купил оба костюма, почти не торгуясь.
Мошенники расстались, чрезвычайно довольные друг другом; только слуга, тащивший тяжелый мешок, ворчал всю дорогу и успокоился лишь тогда, когда Пейроль в припадке неслыханной щедрости обещал увеличить ему жалованье.
Легко догадаться, кому именно предназначались эти одеяния. Костюмы голландских торговцев интендант предназначал для Филиппа Мантуанского и для себя самого, остальное же намеревался распределить между молодыми дворянами. Правда, он не удосужился спросить, какой наряд те предпочитают, но его это не слишком беспокоило: воля Гонзага была законом для приспешников, и Пейроль был уверен, что не потратил деньги даром.
Желая подать пример, он облачился в купленные вещи, и в таком виде направился к принцу, который встретил его гомерическим хохотом. Месье де Пейроль, помимо всего прочего, казался помолодевшим на двадцать лет благодаря крему, которым он замазал свои морщины.
Гордый своим успехом, интендант наставительно произнес:
– Теперь ваша очередь, монсеньор! Я стал моложе, а вам следует постареть. Пусть душу мою заберет дьявол, если наш добрый парижский народ не станет встречать нас аплодисментами за то, что мы прикатили в такую даль торговать безделушками на ярмарке в Сен-Жермен.
– Черт возьми! – промолвил Гонзага. – Ты превзошел самого себя! Я доволен тобой, Пейроль. Итак, станем торговцами! Ты прав: нам надо умело вести свои дела, ведь пока мы банкроты. Правда, деньгами здесь ничего исправить нельзя.
Излишне говорить, что для своего господина интендант отобрал самые богатые и самые новые вещи. Костюм, украшенный кружевами и золотыми пуговицами, казалось, был сшит только вчера, – а чуть выцветшие тона придавали большее правдоподобие маскараду. На серебряной цепочке, служившей поясом, висел длинный кинжал дамасской стали. Впрочем, одеяние было настолько удобным и просторным, что под ним можно было бы скрыть даже шпагу.
– Клянусь крестом Господним, – сказал принц, позволив переодеть себя, – мы выглядим точь-в-точь как послы. Я бы не удивился, если бы нас пригласил к себе на ужин регент.
– Это было бы весьма неосторожно с его стороны, – пробормотал, скривившись, Пейроль. – Да и нам пока не к спеху. До поры до времени лучше держаться от него подальше.
Гонзага, еще раз с удовлетворением осмотрев себя, спросил:
– А как же остальные? Надеюсь, ты не собираешься вырядить всех на один манер? Это будет производить странное впечатление.
– Я не такой простак, монсеньор. Одеяния будут разными; боюсь даже, что не всем они придутся по нраву.
– Ну, это мы посмотрим! – проворчал итальянец. – Никто и пикнуть не посмеет. Чем больше мы будем отличаться друг от друга, тем меньше нескромных вопросов. Зови этих господ! Сейчас они получат свои одеяния, и им придется немедленно входить в роль. Мы проведем репетицию за закрытыми дверями. В Париже зрителей у нас будет больше, чем нужно.
Когда молодые дворяне вошли в кабинет и увидели перед собой Филиппа Мантуанского с Пейролем в костюмах голландских торговцев, то застыли в изумлении, разинув рот. Если бы принц не обратился к ним, они приняли бы его за совершенно чужого человека.
– Господа, – произнес Гонзага, – когда-то я приглашал вас на костюмированный бал, который длился всего одну ночь. Сколько же продлится этот бал, я не знаю… это будет зависеть от прыткости наших танцовщиц.
– Тысяча чертей! – вскричал барон фон Бац. – Значит, у нас будут танцовщицы?
– Разумеется! Наши шпаги. И я надеюсь, что лучшими аккордами нашей музыки станут хрипы умирающих врагов, ибо эта комедия неизбежно должна перерасти в трагедию.
Увы! Молодые дворяне вполне разделяли уверенность принца, а куча тряпья, в которую им предстояло облачиться, отнюдь не способствовала поднятию их духа.
– В таком деле, как наше, – вступил в разговор Пейроль, – не следует расходиться поодиночке, равно как и сбиваться всем вместе. Поэтому мы и разделимся на пары… Предупреждаю, что от вашего дворянства у вас скоро останется лишь мужество и достоинство… в одежде же от него на время придется отказаться!
Приспешники Гонзага переглянулись. В этот момент любопытство одержало в них верх над всеми остальными чувствами. Сама таинственность приготовлений вселяла некоторую тревогу – советоваться же с ними явно никто не собирался. Принц, как всегда, распоряжался их судьбой, не спрашивая их согласия, и им не оставалось ничего другого, как только покорно склониться перед его волей.