– Ты полагаешь, – спросил он, – что Жандри и его головорезы сидят в Париже сложа руки?
Пейроль презрительно хмыкнул:
– Свора сама по себе ничего не стоит, даже если она спущена с цепи. Охотник должен быть рядом, чтобы науськивать ее. Жандри и Кит не более чем шавки: они умеют только лаять и путаться под ногами…
– Однако они должны отработать плату…
– Разумеется. Но при этом им не хочется рисковать собственной шкурой. Они охотно нанесут удар в спину, если представится случай, но сами на рожон не полезут. Свои дела лучше не поручать чужим, монсеньор, вы это знаете по опыту.
Пейроль настолько увлекся, что забыл, как часто его господину и ему самому предоставлялась возможность покончить с горбуном, которую они, однако, не спешили использовать. Интенданту была свойственна героическая решимость – но только вдали от опасности. Сейчас он вполне мог метать громы и молнии: Лагардер был далеко и бахвальство, таким образом, оставалось безнаказанным. Итак, фактотум, обычно сутулый и приниженный, вдруг встал перед Гонзага, выпрямившись и расправив плечи.
– Вы забыли, – вскричал он, – что Лагардер может жениться на Авроре де Невер в любую минуту?
Филипп Мантуанский вздрогнул.
– И кто знает, – продолжал интендант, – возможно, это уже совершилось! А мы теряем здесь время, пытаясь взломать двери, которые не откроются и за которыми, по правде говоря, нас ожидает всего лишь жалкая кость вместо богатой добычи.
– Ты полагаешь, что Лагардер вернулся в Париж?
– Что могло бы помешать ему? Ведь мы предоставили нашему врагу полную свободу маневра.
– Клянусь крестом Господним, ты прав! Поразительно, как мне не пришло это в голову. Хитроумные комбинации плохи тем, что цель достигается слишком поздно… Что нам следует сделать, чтобы остаться неузнанными в Париже?
– Прежде всего, изменить внешность и костюм…
– Мне претит мысль, что я должен прятаться там, где ходил с высоко поднятой головой… На меня с трепетом взирали придворные и горожане. Все говорили, завидев меня: «Вот Филипп Мантуанский, принц Гонзага, самый могущественный вельможа королевства после регента, а может быть, и не уступающий ему!»
– Сейчас надо забыть о гордыне, монсеньор, и действовать!
– Согласен! Твой план хорош. Лагардер не заподозрит кинжала под камзолом честного буржуа, он будет опасаться шпаги дворянина. Клянусь пламенем ада! Кинжал делает свое дело ничуть не хуже!
– От этого зависит все ваше будущее…
– Равно как и твое, Пейроль, не говоря уж обо всех остальных. Сходи за ними, пусть они тоже узнают хорошую новость.
Фактотум, торопясь привести в исполнение свой план, тут же отправился за молодыми дворянами. Войдя в кабинет принца, те сразу поняли по выражению его лица, что происходит нечто необычайное и что предстоят большие перемены. Поразил их также и вид Пейроля: обычно угрюмый и не склонный к откровенности фактотум не скрывал сейчас своего торжества, ибо чувствовал, что держит в руках все нити, недаром перед его волей склонился даже Филипп Мантуанский.
А Гонзага между тем, на мгновение отрешившись от привычного высокомерия, радостно потирал руки в предвкушении успеха. Он с удивлением вопрошал себя, как мог так долго бездействовать. К нему вернулись прежние дерзость и отвага; от приспешников же он ждал только одного – чтобы они с готовностью ринулись вслед за ним в новое отчаянное предприятие.
– Ну, господа, – весело произнес он, – вам еще не прискучило жить под сенью Вестминстерского аббатства?
– Дьявольщина! – воскликнул в ответ Монтобер. – Да мы просто изнываем от тоски. Что за проклятая страна!
– Еще немного, – добавил Носе, – и мы подадимся в монастырь. Может, хоть там удастся поразвлечься.
Высказали свое мнение и остальные: все как один, не исключая барона фон Баца и толстяка Ориоля, горько жаловались на Англию и англичан, вполне достойных своего ужасного климата.
– Утешьтесь, господа, – сказал Гонзага, – нашему пребыванию здесь подошел конец. Уж очень тут дождливо, и шпаги слишком быстро ржавеют. Посмотрим, кто из вас догадается, в какую страну мы направимся…
– Вернемся в Испанию? – спросил Носе. – Клянусь честью, я предпочитаю тамошних священников здешним святошам. А голубое небо! А прелестные сеньориты! Разве можно их забыть?
– Придумайте еще что-нибудь! В Испанию мы не поедем: мы сделали там все, что было нужно.
– Значит, в Венецию? – предположил Ориоль, который никогда не бывал в Италии и был не прочь исправить это упущение.
Гонзага смерил его презрительным взглядом.
– Уж не надеешься ли ты отыскать предков в галерее дожей? – осведомился он язвительно.
– Неужели в Нидерланды? – спросил, в свою очередь, Монтобер.
– Или в Германию? Это была бы такая жалость! – вмешался барон фон Бац, не удержавшись от гримасы, ибо ему совсем не улыбалась мысль о встрече с родиной, где он оставил по себе массу дурных воспоминаний и кое-какие несведенные счеты.
Молодые дворяне перебрали, таким образом, все известные им страны; один из них даже обратил взор на мусульманский Восток. Гонзага только посмеивался, но не перебивал их.
– Плохие вы угадчики, как я погляжу, – промолвил он, наконец. – Спросите-ка лучше у Пейроля.
Сообщники принца, как известно, от всей души ненавидели фактотума, и им претила мысль, что от слова этого неприятного господина может зависеть решение их судьбы. Поэтому никто не задал прямого вопроса, хотя во взглядах, которые она украдкой бросали на интенданта, читалось нетерпение. Пейроль же упивался своей значительностью и не торопился удовлетворить любопытство тех, кому предстояло стать послушными исполнителями его планов.
– Что ж вы ни о чем не спрашиваете, господа? – произнес он, в конце концов, своим скрипучим глухим голосом. – Вам все равно, куда ехать? Или вы не желаете получить эти сведения от меня?
Холодное молчание было ему ответом, и по презрительным лицам дворян он понял, что его догадка верна. Заложив руки за спину и скривив губы в еще более уродливой, чем обычно, сардонической усмешке, он высокомерно бросил:
– Сегодня вечером, любезные мои, мы отправляемся в Париж!
– Регент помиловал нас! – вскричал толстяк Ориоль, не в силах сдержать восторга.
Гонзага лишь пожал плечами.
– Не забудь поблагодарить Филиппа Орлеанского по приезде, – сказал он, – если желаешь окончить свои дни в темнице. Он любит нас по-прежнему и готов даровать нам прощение, как только мы перейдем в лучший мир.
В первое мгновение всем приспешникам принца пришла в голову та же мысль, что и Ориолю. Лица их расцвели улыбками; однако обрадовались они слишком рано – тем тяжелее оказалось разочарование.