Читать интересную книгу Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Пряталась?

Она была влажной. И нарисованное лицо почти стерлось, а волосы из пакли растрепались. Едва уловимый знакомый запах вызвал такую тоску, что Сержант куклу отшвырнул, но тут же поднял, вытер и убрал в карман.

Вернулся он тем же путем, которым вошел. И внимательно перечитал бумагу. Из всех имен его интересовало одно – имя поверенного.

Многоуважаемый мэтр Мэтсон жил там же, где и работал – на улице Коробейников, одной из трех улиц, которые имелись в городке. Контора его занимала первый этаж дома и отличалась той солидностью, что появляется сама собой в мероприятиях семейных, переходивших из рук в руки на протяжении десятка-другого поколений.

– Чем могу помочь? – Мэтр Мэтсон был обыкновенен ровно настолько, насколько может быть обыкновенен сельский поверенный с правом оказания нотариальных услуг.

Костюм из серой шерсти, рукава которого защищены кожаными нарукавниками. Белая рубаха со съемным воротничком и манжетами. И позолоченная цепочка для часов.

Сержант выложил на стол бумажку.

– Торвуд Хейдервуд? – Мэтр Мэтсон прочел имя по буквам. – Вас интересует Торвуд Хейдервуд?

Сержант кивнул.

– Могу ли я узнать причину вашего интереса?

Сержант вытащил из кармана монету.

– Вы тоже являетесь кредитором? И много он вам задолжал?

Пожатие плечами: Сержант не мог бы оценить долг в привычном для мэтра выражении. Тот же хмурился, морщился и вздыхал, словно пытаясь понять, сколь информация, требуемая Сержантом, повредит интересам клиентов мэтра Мэтсона.

Лучше бы он принял правильное решение.

Сержант не хотел бы причинять этому человеку боль. В конце концов, Юго не прав: Сержант не психопат. Он делает то, что считает правильным.

– Надеюсь, вы понимаете, что имущество Торвуда едва-едва покрывает затраты моих клиентов?

Сержант сделал жест рукой, который был истолкован верно.

– То есть вы не претендуете на усадьбу? – повеселев, переспросил мэтр Мэтсон. – В таком случае… я, конечно, не могу считать информацию всецело достоверной, однако… Торвуд утверждал, что уехал в Саммершир. Он говорил о каком-то наследстве… вроде бы доставшемся от дочери… или от ее тетки? Но я сомневаюсь, что это правда. Слухи! Всем так и говорил, что слухи! Этому человеку нельзя доверять и медяка!

Сержант нарисовал в воздухе вопросительный знак.

– Поймите, я был рад, что он наконец убрался отсюда! Отвратительный характер! Он был должен буквально всем! А когда мои клиенты обратились в суд, пришел в ярость! Словно бы они были обязаны и дальше терпеть…

Мэтр говорил громко, наверное, тема была уж очень близка ему.

– Обещания, обещания… пустые обещания, и только! А после суда, представляете, посмел заявиться сюда! Угрожать! Мне угрожать!

Подобное поведение никак не укладывалось в голове мэтра, зато вполне увязывалось с тем, что Сержант узнал о Торвуде Хейдервуде.

– Видите ли, я лишаю его семью крова! А что остается делать? Разве он думал о семье, когда садился за игральный стол? Или когда долговые расписки раздавал?

Сержант сочувственно кивнул: встречаются на свете нехорошие люди. Но Сержант работает над тем, чтобы их количество уменьшалось.

Мэтр же старательно перебирал бумаги, пытаясь отыскать в них что-то, известное лишь ему одному, наконец поиски увенчались успехом. В толстом кулачке появился мятый листок.

– Саммершир… определенно, Саммершир. Имение Элизабет Блеквуд…

…Кленовый лист.

Меррон говорила, что в округе нет ни одного клена, а яблонь множество. Но имение не спешили переименовывать, верно, потому, что «Кленовый лист» всяко благородней «Яблоневого».

Сержант покинул контору мэтра Мэтсона и сам городишко, сонный и ленивый, похожий на все провинциальные городишки разом. Война докатится и до него. Пощадит? Изуродует, выжжет пожарами деревянные дома, прокоптит каменные стены, оставив стоять напоминанием о том, что некогда здесь жили люди. Украсит площадь виселицами, а полузасыпанный городской ров наполнит мертвецами…

Приступ накрыл уже в пещере, обнаруженной случайно, но весьма удобной для того, кто не желает находиться рядом с людьми. Сержант сполз с седла, ослабил подпругу – расседлать точно не успеет – и, кинув поводья на ветку старого ясеня, вдохнул. Руки сводило судорогой. И в виски стучала красная волна.

Нужно было кого-то убить.

Вернуться.

Нельзя.

Надо. Неважно, кого… список – это ведь для совести, а не необходимости ради. Какая разница, кто умрет? Сержанту станет легче.

Содрав куртку и сапоги – во время приступа одежда мешала, – он лег на камень, перевернулся на спину, привычно засунув сведенные судорогой руки под тело. Закрыл глаза.

…пелена перед глазами.

…кровь на песке…

…и меч, который кажется неподъемным. Но надо вставать. И Дар подымается. В который раз? Он не помнит. Снова не ощущает ни губ, ни языка, только песок неприятно хрустит на зубах. И то Дар скорее слышит, чем чувствует.

– Тебе мало? – В этом голосе нет насмешки и удивления тоже, скорее Дохерти интересно. – Отпусти оружие, и мы на сегодня закончим.

Сержант, который держится в тени, кивает. И надо бы послушать… Дару и меч не поднять. Точнее, поднять, но и только. Сделать неловкий замах, чудом удержавшись от падения. И пропустить удар.

Дохерти всегда бьет по лицу.

Опять песок. Пелена. И рукоять, скользкая от крови. Но надо подниматься, только тело не желает больше боли. Колени подтягиваются к груди, а меч все-таки выпадает.

– Поучил бы ты его, Сержант. А то ведь так и будет всю жизнь по зубам получать.

Дохерти присаживается рядом, и пальцы касаются затылка. Они вытягивают боль, но пустота страшнее. Дар цепляется за сознание столько, сколько может.

– А ты перестал бы его мучить.

– Ты не прав.

Пустота проникала глубже. Расползалась.

– Такому, чтобы выжить, нужен враг, чтоб было о кого зубы точить. Но ты все равно поднатаскай. На будущее пригодится.

Рука на затылке тяжелела, пока не сделалась совсем тяжелой, такой, что еще немного – и череп сомнет, а потом вдруг тяжесть исчезла и стало хорошо. Сержант лежал, боясь дышать, шевелиться, сделать хоть что-то, что нарушит этот покой.

Иллюзию чего-то близкого и до боли родного.

Рядом.

В пещере он остался на неделю, но ни приступ, закончившийся столь странно, ни то, что случилось после – Сержант не имел этому названия, – не повторялись.

У Тиссы отрастали волосы. Нет, само по себе это было неплохо и даже замечательно, если отвлечься от того, что волосы эти росли как-то уж совсем быстро. Сначала Тисса не обратила внимания: у нее хватало забот и без того, она лишь удивилась тому, что отросшие прядки падают на глаза, и стала подкалывать.

А прядки росли-росли… дотянулись до плеч.

До лопаток… поясницы… Это же ненормально! И Ласточкино гнездо согласилось – совершенно ненормально, но ему нравится. И замок спешил меняться, подсовывая на пути Тиссы зеркала. В них она была почти прежней, но немного другой. Самую малость.

Или просто зеркала такие?

В Ласточкином гнезде много странных вещей и еще больше – обыкновенных или таковыми притворяющихся. Замок надел личину, словно почувствовав, что следом за Урфином и Тиссой появятся другие люди, которые не должны знать о древней магии.

Для них он сделал мост каменным, стоящим на тонких столбах. И лестницу создал, что поднималась от пристани до самых ворот замка. Тиссе на эту лестницу и смотреть-то страшно было – узкие высокие ступени, вырубленные в скале. Разве что безумец решит по ней подняться. Мост, тот солидней – широкий и с перилами, на которых восседали уродливые крылатые твари с собачьими мордами. Твари были исполнены столь мастерски, что выглядели живыми. И Тисса всякий вечер с опасением подходила к окну, убеждаясь, что твари сидят, а не улетели в поисках добычи… потом привыкла к ним.

Долэг они даже нравились.

Хотя ей нравилось буквально все. В Ласточкином гнезде осталось лишь одно место – Запертая Башня, – куда Долэг не сунула свой любопытный нос. И то башня избежала общей участи исключительно в силу отсутствия дверей.

Остальные гости вели себя несколько более сдержанно.

Люди Деграса, возглавляемые вторым сыном барона, прибыли и остались, потому что Ласточкино гнездо – крепость знатная, но и ее кому-то надо защищать. Не тварям же с моста доверить это дело?

Потом людей стало больше… они приезжали, вручали Тиссе грамоты, порой – записку от Урфина, если повезет, то и письмо. Представлялись. Оставались. Не все, конечно, но многие.

И Тисса привыкла.

К людям. К бесконечным караванам – с зерном, солониной, сушеным мясом, рыбой, полотном, конским волосом, льном, конопляными веревками, маслом и прочими весьма важными вещами. К тому, что ее называют хозяйкой. К тому, что ей приходится быть хозяйкой, пусть бы и Седрик Деграс взял на себя командование гарнизоном.

Тисса надеялась, что Урфин не станет возражать…