Читать интересную книгу Ангелы на первом месте - Дмитрий Бавильский

– Не барское это дело – по степи рассекать, – Геля даже засмеялась непониманию коллеги.

– Ну, что ж, возможно, это даже к лучшему.

Тем более что Мария Игоревна совершенно не представляла, чем занять завтрашний день. А к спектаклю можно будет подготовиться в автобусе.

Хотя, конечно, долгая дорога – не самый лучший способ настройки на классическую трагедию.

– Да, кстати, Димочка Шахов предлагает провести там, в степи, первую репетицию своего нового проекта. Прямо под открытым небом, представляешь… – Геля светилась от радости. – Он и меня решил занять, правда, здорово?!

12.

Ещё когда репетировали "Марию Стюарт", Мария Игоревна поняла, что нерифмованный, пятистопный ямб, которым перевели эту трагедию, весьма прилипчив. Легко и просто впасть в его убаюкивающую инерцию, начать думать, чётко чередуя ударные и безударные слоги: в голове словно бы светлая дорожка выстраивается, вот по ней и идёшь, едешь, мысли скользят как на салазках…

Когда репетировали "Марию Стюарт", весь театр принялся говорить белым стихом, от работников цехов до одевальщиц, выспренный высокий стиль прилипал, как простуда, носился по коридорам и гримёркам, подобно воздушно-капельной эпидемии…

Потом спектакль вошёл в репертуар, стал рядовым, повальное увлечение пятистопным ямбом схлынуло, однако время от времени Мария Игоревна любила развлечься таким вот образом – прочертив в сознании ритмическую колею. Очень помогает, особенно если нужно долго ждать.

И сейчас, в театральном автобусе, она смотрела в окно, на тихое утро, и в такт сердцебиению, предвкушавшему встречу с незнакомой местностью (это ж сколько времени она сидела практически взаперти?!), Мария Игоревна думала, подобно своей героине, медленно и печально.

Поначалу актёры шумели, шутили, возились с сухим пайком, но постепенно затихли, заснули. Дорога предстояла долгая, нужно экономить силы и эмоции. Мария Игоревна забралась с ногами на кресло, тоже пыталась заснуть, но сон не шёл, она и знала, что вот так, сидя, уснуть невозможно, так что больше и не пыталась.

Но за окном – тоже ничего хорошего: пустые деревни, дождь, слякоть.

Если на Аркаиме будет такая же переменная облачность, спектакль придётся отменить, выходит, зря ехали, тащились в эту степь, интересно, а для кого там нужно будет играть, что за зрители, неужели для археологической экспедиции профессора Здановича?

Мария Игоревна посмотрела вперёд. Геля Соколова-Яснова жевала бутерброд, кто-то слушал музыку в наушниках. По передним стёклам бегали дворники, размазывая воду: кра-со-та!

13.

К ней пробрался Дима Шахов, неуместно энергичный, деловой, плюхнулся на сиденье рядом, нарушил гармонию. Пришлось принять официальный вид.

– Я машину не стал брать, – начал объяснять Шахов, – тем более что бензин снова подорожал…

И он обиженно замолчал. Мария Игоревна продолжала смотреть по сторонам, зачем-то улыбаться.

– А мы начали репетировать, знаете?

Мария Игоревна кивнула. Шахов удовлетворённо кивнул ей в ответ. Геля перестала жевать бутерброд, стала прислушиваться к их разговору: теперь же Шахов – для неё – большой начальник, так что надо быть в курсе.

Снова помолчали.

– Я что подумал, Мария Игоревна… Если вы будете готовы… если такое возможно, вы бы могли присоединиться к нам… мы хотели бы провести в этом благословенном месте первую репетицию.

Мария Игоревна выразительно посмотрела на соседа. Он понял её по-своему.

– Разумеется, после спектакля, если будут силы, и вообще…

– Вы думаете, у нас получится? – После мхатовской паузы Мария

Игоревна позволила себе перейти на прозу.

– Конечно, я просто в этом уверен. – Тут Шахов поменял тон на заговорщический. – Кстати, есть сильная заинтересованность в этом спектакле у одного престижного московского фестиваля. Сейчас же документальная драма – очень модно… Так что я, можно сказать, практически обо всём договорился…

– Дима, Дима, куда ж вы торопитесь. Вы же ещё даже не начали репетировать…

– Ах, Мария Игоревна, – Шахов картинно поднял брови, – разве мы все только и делаем, что делим шкуры неубитых медведей?

Марии Игоревне захотелось то ли расплакаться, то ли рассмеяться, но увидев Гелю, которая изо всех сил тянулась к ним, готовая беспардонно вмешаться в разговор, снова отвернулась к окну.

– После, Митя, после поговорим.

14.

Делегацию деятелей культуры встречал сам профессор Зданович. Все высыпали из автобуса на жёсткую степную землю.

Погода смилостивилась над актёрами, выглянуло солнце, ветра почти не было. Аркаим – круглое полуразрытое городище – не производил сильного впечатления: когда ремонтники меняют трубы парового отопления, улица Красного Урала, на которой жила Мария Игоревна, превращалась в похожую археологическую экспедицию. Ну, камни, торчащие из песка, ну, сам песок…

Голая степь, никакой растительности, трудно понять, весна теперь или уже лето, словно бы здесь нет привычного чередования дней и ночей, словно бы здесь, под бесконечным небом, вынули время и заменили его пространством.

Рабочие спешно сколачивали подобие сцены. Их накормили в походной столовой, под грубо сколоченным навесом, пообещали аншлаг – люди должны подтянуться из близлежащих деревень, плюс студенты и археологи, ну, разве не красиво (профессор Зданович активно жестикулировал) разыграть трагедию о любви и власти в исторических декорациях…

Недалеко от раскопа стояли домики для гостей. Когда-нибудь здесь будет музейный и гостиничный комплекс (продолжал мечтать профессор

Зданович), тысячи паломников придут причаститься к родине

Заратустры… А пока господам артистам следует занимать свои комнаты и готовиться к представлению.

Здесь было так много открытого, голодного до человеков простора, что

Мария Игоревна всерьёз испугалась за здоровье, теперь она серьёзно боялась простудиться, поэтому молчала и сторонилась коллег, а получив комнату, не раздеваясь, залезла под одеяло.

Ей не понравилось в Аркаиме. Она ни за что не поехала бы сюда по своей воле, но она же – актриса, то есть существо зависимое, и не может подводить коллег: обычная отмазка театрального народа, оправдывающего своё участие в непопулярных проектах.

Потому что на самом деле все рады вырваться из города, сменить привычный распорядок на нечто нестандартное, лишний раз почувствовать собственную значимость и необходимость.

15.

Она быстро уснула и увидела тополь в окне, облитый мёдом лунного света, тихо шелестящий серебрянными листьями, качающий седыми прядями…

А проснулась Мария Игоревна от холода, совершенно разбитой: всё складывалось против успешной работы. Но не впервой, Мария Игоревна попыталась собраться, выглянула из домика, увидела, что коллеги пьют под навесом чай, пошла к ним.

– Нужно начинать одеваться, – сказала ей одевальщица Наташа, сочувственно.

Мария Игоревна вздохнула. Наташа поняла её по-своему.

– Ничего, ничего, скоро всё закончится, скоро будем дома…

Актриса вспомнила пустую квартиру, капающий кран на кухне: мда, в гостях хорошо, а дома…

По небу ползли редкие облака, вечерело, возле раскопа остановилось несколько автобусов с крестьянами. Техники готовили сцену, налаживали софиты, против всех местных правил, наводили суету, как единственное проявление жизни в этом богом забытом мире.

Разумеется, поначалу спектакль буксовал (Вальку Вогау, игравшего главного негодяя, срочно заменили молодым дарованием, активно путавшимся в тексте), долго раскачивался – пока актёры привыкали к новым условиям, отсутствию привычной акустики: произнесённые "в зал" слова не возвращались обычным эхом, но таяли в тишине, терялись в неизвестности.

Текст спектакля (порядок событий и сцен) непрерывен только для зрителя. Актёры обычно не следят за происходящим, приходят к своей реплике, всё остальное время сидят в гримёрке или в буфете, и если у тебя нет замены, дубля, ты никогда не увидишь, в каком же спектакле принимаешь участие.

Этим спектакль похож на сон, только спящий человек не может увидеть себя со стороны. Кроме этого, как и во сне, самое главное в спектакле – не слова, не сюжет, а именно то, что объяснить нельзя: бескрылое излучение, которое либо случается, либо нет.

16.

А в степи, понятное дело, ни гримоуборных, ни буфета, все сгрудились за картонной загородкой, слушают работу коллег, постепенно пропитываясь реальностью происходящего.

И тут примерно во второй части первого акта, уже ближе к антракту, что-то происходит: в спектакле закипает особая, автономная жизнь, актёры более не существуют по отдельности, но, связанные одной цепью причин и следствий, подхватывают друг друга, не давая тому самому бескрылому излучению (а оно вдруг появляется откуда-то, набирает силу и мощь) осесть на землю.