туманными формулировками: в целях защиты «национальной безопасности, общественного порядка, здоровья, нравственности, прав и свобод других, сообразно обстоятельствам». Вдобавок в одном из параграфов отмечалось, что «одобрение заявления на поездку не означает, что гражданин вправе рассчитывать на получение каких-либо средств для ее оплаты» – то есть иностранной валюты. Через два дня Эрнст Хёфер – министр финансов ГДР – усугубил это издевательство, отвечая на вопрос о том, будет ли гражданам когда-нибудь доступна иностранная валюта. «Мы не хотим делать обещаний, которые не сможем сдержать», – сказал он. Наконец, перед тем как законопроект вступил в силу, должен был пройти тридцатидневный период обсуждения. Специально сформированная комиссия предложила всем желающим гражданам ГДР отправить письма со своими рекомендациями. Писем пришло около сорока тысяч. В общем, проект вполне отвечал партийным инструкциям. Он не грозил депопуляцией ГДР, он вынуждал людей проходить бюрократические процедуры и получать одобрение государства, а главное – не мог опустошить казну.
А вот общественность он удовлетворить не мог. Законопроект вызвал всплеск возмущения не только в Восточном Берлине, но и в других частях страны. Граждане жаловались партийным органам на «ограничение действия визы тридцатью днями» и на «сроки обработки заявления», а также на тот факт, что «никак не решается вопрос о денежных средствах». Мэр Западного Берлина Вальтер Момпер находился с визитом в Праге, когда ему стало известно, что законопроект обнародован; ему прислали копию документа в номер отеля по факсу. Использованные в законопроекте формулировки подтвердили худшие опасения Момпера насчет смутных обещаний Шабовски; законопроект был, как он выразился, «полной чушью». Режим предлагал свободу передвижения только на словах. Различные оговорки, напечатанные мелким шрифтом и позволявшие государству запретить поездку, практически ничем не отличались от действовавшего на тот момент законодательства. Не покидая Чехословакии, Момпер выпустил пресс-релиз, полностью развенчав законопроект.
Между тем Шальк не оставлял попыток выбить финансовую помощь из Бонна. В день публикации законопроекта он вновь встретился с сотрудниками администрации канцлера ФРГ Шойбле и Зайтерсом и решил в мельчайших деталях объяснить, чего он хочет. Шальк попросил кредит на два года в размере около 10 миллиардов немецких марок, а затем еще от двух до трех миллиардов ежегодно, начиная с 1991 года. В обмен Шальк дал понять, что кредит будет «привязан к физическому объекту», подразумевая Берлинскую стену. Он намекнул, что ворота Стены откроются лишь в том случае, если ФРГ примет его предложение.
Представители ФРГ Шойбле и Зайтерс не клюнули на эту приманку. Бонн знал, что находится в выигрышном положении. Коль и его советники были достаточно искушенными политиками и понимали, что крайне негативная реакция общественности на законопроект поставила режим ГДР в очень слабую договорную позицию. Отчасти из-за разочарования законопроектом на протест в Лейпциге в тот же день вышло полмиллиона человек – а это почти все население города, – которые заполнили кольцевую дорогу, несмотря на холодный проливной дождь. Участники марша требовали полного упразднения ограничений на зарубежные поездки и эмиграцию.
Последствия законопроекта Лаутера обратили на себя внимание даже в Вашингтоне. Высокопоставленный сотрудник Агентства национальной безопасности Роберт Блэквилл провел оценку законопроекта для своего начальника – советника по национальной безопасности Брента Скоукрофта. Как сказал Блэквилл, хоть этот законопроект и сущая катастрофа, он показывает, что вопрос о «будущем разделенной Европы» открыт – нужно только проявить инициативу. «Ничто, за исключением стратегических отношений с СССР, не имеет большего значения для нашей национальной безопасности», – заключил Блэквилл. Он считал, что наилучшим выходом была бы «постепенная эволюционная либерализация внутренней политики ГДР». Однако не исключались и кошмарные варианты: «В случае чрезвычайно сильных беспорядков в ГДР нашей первостепенной целью станет не допустить советской интервенции, которая наверняка на долгие годы обратит вспять позитивную динамику отношений между Востоком и Западом». Хуже того, «это повысило бы риск открытой военной конфронтации между США и СССР».
Тем временем в Бонне Коль и его команда в виде ответа решили надавить на Восточный Берлин с невиданной прежде силой. Они знали, что Восточной Германии больше неоткуда получить кредит на открытом рынке и что они остаются единственным источником поддержки ГДР. Шойбле и Зайтерс уведомили Шалька о том, что если Политбюро нуждается в помощи, то в обмен ему придется пожертвовать монополией на власть и позволить оппозиционным партиям участвовать в свободных выборах. Затем Коль усилил давление на Кренца, заявив об этих условиях публично. Канцлер объявил о них в рамках ранее запланированного обращения к Бундестагу ФРГ 8 ноября. Он призвал Восточную Германию уважать «свободу мнений, свободу прессы, свободу собраний, свободу профсоюзов, политический плюрализм и, наконец, само собой разумеется, свободное, прямое и тайное голосование». Кроме всего прочего, Восточному Берлину пришлось дожидаться ответа Бонна на срочные призывы о помощи. Переговоры могли продолжиться только после возвращения канцлера из ранее запланированной продолжительной поездки в Польшу.
Словом, законопроект Лаутера, составленный в соответствии с требованиями Политбюро, как никакой другой документ подтвердил нежелание партийного руководства уступить контроль над перемещением граждан – всего за три дня до того, как оно якобы приняло радикальное решение открыть границу через Стену. Законопроект не только не успокоил протестующих, но лишь обострил понимание жителями ГДР и иностранцами того, что лидеры партии не собираются проводить реальных перемен. Было и еще одно последствие законопроекта: вскоре он усугубит антагонизм между восточногерманским и чешским Политбюро – двумя организациями, которые до недавнего времени были едины в своем сопротивлении реформам, происходящим в СССР, Венгрии и Польше.
К началу ноября чешские партийные лидеры уже не желали терпеть возобновления хаоса в посольстве ФРГ в самом центре Праги. В пятницу, 3 ноября, Милош Якеш – руководитель чешской компартии – передал послу ГДР в Праге ультиматум для Кренца: он требовал, чтобы Кренц немедленно нашел решение, иначе чешские власти рассмотрят возможность закрытия границы с ГДР со своей стороны. Чешские власти беспокоились, что поток беженцев, текущий через их страну, может вдохновить местные оппозиционные движения. Для большего эффекта Якеш, по-видимому, лично позвонил Кренцу, чтобы убедить его принять меры.
В ответ на это Политбюро ГДР объявило, что начиная с субботы, 4 ноября, восточные немцы в Чехословакии могут эмигрировать на Запад, не проезжая перед этим через ГДР в опечатанных вагонах. С практической точки зрения это означало, что любой восточный немец, добравшийся до Чехословакии, мог более или менее уверенно дальше двигаться прямо на Запад. За одни выходные 4–5 ноября примерно двадцать три тысячи восточных немцев эмигрировали через Чехословакию в ФРГ. Многие из них направились в город Ширндинг, расположенный вблизи общей границы трех стран. Политбюро ГДР надеялось, что обнародование законопроекта 6 ноября уменьшит многолюдный исход, но