– Привет, – тихо сказал я.
Вздрогнув, Лина поспешно закрыла книгу, не забыв поставить закладку.
– Привет, – прошептала она. – Как вы, в порядке?
– В полном, – кивнул я. – Будешь кофе?
В глазах Лины мелькнуло беспокойство, и я тут же понял свою ошибку.
– Извини, – сказал я. – Я совсем забыл…
– Да. Вашей вины тут нет, но… Да, я ненавижу кофе.
Прикрыв за собой дверь, я уселся на дальний стул.
– Лина, зачем тебе Дозор? – спросил я.
– Что? Как это?
– Ты не просто Светлая Иная, ты светлый человек. А Дозоры – это грязь. Очень много грязи. Прежде чем ты отрастишь броню, тебе придется запачкаться. Ты просто потеряешь себя. Зачем тебе это?
– Потому что так надо, – ответила девушка, глядя честными глазами.
Я не нашел что ответить. С позиции Лины Кравец мир Иных казался очень простым. Потому что надо.
Прав был покойный вампир Эл. В любой сказке мир нуждается в защите. Сторон всегда больше чем одна, мнений больше чем два – и каждый защищает свою позицию. Если пропустить все это, избрать жизнь обывателя – сказка пройдет стороной. И никогда не узнаешь, была ли она про тебя или кого-то другого, стала она жестокой сказкой или же счастливой.
И потому юная девочка из Брянска, красивая и добрая, обнаружив в себе магические способности и пройдя инициацию, но продемонстрировав врожденную неспособность различать цвет ауры, на полставки потрошит в анатомичке под офисом Дозора тела истинных защитников мира Иных. Посыпает кофе падших дозорных – настоящих паладинов своей стороны, адептов Света, сложивших головы в бесконечной холодной войне с Тьмой. Это доступный ей способ нести Свет. Она делает это так, как может. Потому что так надо.
– Как вы думаете, она просто спит? – спросила Лина, глядя на Веду. – Или это какой-нибудь анабиоз?
– Это просто крепкий сон, Лина, – успокоил я.
– Вы так думаете?
– Я это знаю.
– Вам уже приходилось наблюдать, как она спит?
Я отставил кофе в сторону, заткнув салфеткой отверстие в пластиковой крышке, чтобы не выпускать запах.
– Да, – ответил я. – Приходилось. И не раз.
Лина чуть покраснела и улыбнулась.
– А вам никогда не мешали… разные цвета?
– Когда мы с ней были вместе, цвета не были разными.
– Как это?
– Тогда она еще не была Иной. Лина, можно я не буду рассказывать о своей личной жизни?
– Да, конечно… Извините.
Я встал, положив руку ей на плечо.
– Все в порядке, – успокоил я. – Просто ей самой бы все это не понравилось. Если она захочет рассказать о нас, то я возражать не стану.
– Вы все еще уважаете ее.
– Надеюсь, что это так.
Постаравшись улыбнуться как можно приветливее, я собрался было уходить, как Лина вновь спросила:
– А когда Веду инициировали?
– Совсем недавно. В прошлом году. Точнее, двенадцатого мая.
Лина прикрыла рот руками и охнула.
– Да, она совсем свеженькая, – грустно улыбнулся я. – И находится в своем естественном возрасте, как и ты. И да, она первый уровень. Редкость, но случается.
– Да нет, я не этому удивилась.
– А чему тогда?
– Двенадцатое мая – это в ту же неделю, как в Севастополе дозорные пропали.
– Точно? – изобразил я удивление. – В магическом мире каждый день что-то происходит. Лина, мы тогда были очень далеко от Севастополя.
Я умолк. Девушка смотрела на меня со смущенной улыбкой.
– Вы были с ней в этот миг, – догадалась она.
Не было смысла отрицать очевидное.
– Да, – подтвердил я.
– Это вы ее инициировали.
– И снова угадала. Опережая твой вопрос – нет, это случилось не во время секса. Хотя и прозаичным тот момент я назвать не могу. И вообще лучше бы ей никогда не стать Иной, чем стать таким образом. Вокруг было много боли и зла.
– Но вы же Темный.
– Ты не перестаешь весь день этому удивляться.
– А она Светлая. – Лина посмотрела на Веду, чье размеренное дыхание ничем не нарушало уют комнаты. – Как же так получилось?
Помотав головой, я решительным движением забрал стакан с кофе.
– Я каждый день спрашиваю себя об этом. Ладно, я пошел. Постарайся сама отдохнуть. Веда сильная, она будет в порядке.
– Хорошо, – улыбнулась Лина.
Выйдя из комнаты и осторожно прикрыв за собой дверь, я остановился, хмуро почесывая лоб. Двенадцатое мая…
Толкнув дверь в комнату с парнями, я вошел и остановился как вкопанный.
– А где Ромка? – спросил я.
Сидящие перед телевизором Морозко и Клумси переглянулись.
– Еще не вернулся, видать, – неуверенно сказал оборотень. – Он собирался искать Высшего. Но не сказал, когда придет.
– Конечно, если ушел, то не сказал, – огрызнулся я. – Откуда же ему знать, сколько времени у него займут поиски фон Шелленберга? Но мне вы могли сразу сказать, что его тоже нет?
– Ну как же так, Сергей? – посмотрел на меня Морозко. – Если Романа нет, то он ушел. Разве это не очевидно?
Мне нечего было ответить. Я не спросил сразу про Ромку просто потому, что попросту забыл о нем.
– Ладно, – сказал я. – Будем ждать.
Оставив их, я вернулся в свою комнату и распахнул окно, чтобы впустить свежий воздух.
День давно перевалил во вторую половину, расцветая с каждым часом. Щебетали птицы, шелестела листва. Будь я Светлым, то от такого роскошного дня пришел бы в восторг. Но я Темный, а потому удовольствия не испытывал.
Все складывалось как нельзя скверно. И без того не понятная никому операция закончилась полным крахом. Трое мертвы, двое пропали, два оставшихся боевых оперативника магически истощены, а остальные трое напрочь лишены какой-либо инициативы. Дитя Баланса похищено, тайна пропавших дозорных так и осталась тайной, и любая новая информация лишь добавила головной боли, отказываясь складываться в какую-либо схему.
Делать нечего. Как проснется Веда и вернется Ромка, я сразу объявлю конец нашей идиотской командировке и распущу команду. Пусть покидают город, выходят из-под Столпа и возвращаются к своим. На фон Шелленберга мне было плевать. Если что, из него выйдет прекрасный козел отпущения. Вероятно, Завулон для того его сюда и поместил. Пусть отвечает за все последствия этого дня, чем бы он ни был – от социального эксперимента до реалити-шоу. Интересно, с вершины Столпа там камеры не смотрят?
Сунув руку в карман, чтобы еще раз рассмотреть шакрам, я нащупал нечто совсем непонятное. Не догадавшись, что за посторонние вещи могут у меня быть, я вытащил предмет и долго смотрел на него, прежде чем вспомнил, что это полученная от Махсуда блютус-гарнитура.
Не ожидая особо ничего услышать в этот раз, я сунул ее в ухо и нажал на кнопку включения. И чуть было не вывалился в распахнутое окно, услышав четкий, размеренный голос татарина:
– …в месте Силы. Дитя Баланса можно инициировать только в месте Силы! Дитя Баланса можно инициировать только в месте Силы! Дитя Баланса можно ини…
Невыносимый свист сменил сообщение, я быстро вытащил гарнитуру из уха, и она развалилась на части в моих руках, подобно треснувшему вареному яйцу. В полной прострации я смотрел на обломки пустого пластмассового корпуса, перемешанного с тем, что в нем хранилось, – крошками глины.
Высыпав все это на стол, я рухнул в кресло и дернул себя за воротник.
– Амфора, – прошептал я. – Амфора памяти… Одну такую ты сделал для себя.
Древний хранитель таврических берегов, воитель по имени Махсуд, переквалифицировавшийся в гончара. Ты не просто так был в прошлом году приглашен севастопольскими дозорными, чтобы рассказать о сумеречных тварях. Тебя также попросили изготовить для них амфоры памяти. Волшебные банки данных, повествующие о том, что беспокоило их хозяев в последние часы и минуты жизни. Тебе было не впервой изготавливать их – эти вазы разного размера. Наверняка некоторые из них уходили и в Москву. Но сегодня тебе прислали одно из твоих же изделий в качестве амулета. И ты понял послание. Понял, что не просто так Пресветлый Гесер решил, что именно сегодня тебе понадобится амфора. Потому что сегодня ты должен был умереть. И сообщить что-то очень важное перед смертью. Потому ты и ел плов, как в последний раз. Потому и говорил, что тебе страшно. Потому и стоял в стороне от всех обсуждений, куря одну трубку за другой, словно пытался забрать с собой в Сумрак все удовольствия этого мира. А попутно – размышлял, что же именно является настолько важным, чтобы облачить в одну фразу, которую бы и запечатала амфора.
И этой истиной должно было стать что-то такое, чего ты не решился рассказать севастопольским дозорным и что не захотел рассказать сегодня нам. Но хотел, чтобы это узнал я. И рассказать мне напрямую ты не мог.
Потому что боялся. Боялся кого-то, кто всегда – физически или ментально – был рядом.