— О чем вы сударь? — смешался граф Ежи.
— О графине Елене Ягодзинской, с которой вы имеете честь быть знакомы, граф не так ли?
— Никак нет, господин полковник! — ничтоже сумняшеся отрапортовал Ежи.
Полковник Збаражский хлопнул в ладоши. Один раз.
— И это похвально. Честь дамы стоит защищать. Даже если эта дама едва не взорвала гранатами кортеж генерал-губернатора Варшавы.
— Сударь…
— Не надо, граф. Я понимаю, честь дамы превыше всего. Кстати — вы добавили мне некоторые неудобства. Выбросили в реку оружие, и потом его пришлось искать водолазам, причем ночью — а это само по себе опасное мероприятие. И вдобавок вы сорвали важную вербовочную операцию. С чем я вас и поздравляю, граф.
— Вербовочную операцию?!
— Именно.
— Вы хотите сказать…
Полковник Збаражский предостерегающе понял руку.
— Не надо. Не надо приписывать мне слова, которые я не произносил. Я мог сказать вам только то, что имею право сказать. Это понятно?
— Я понял, сударь — помолчав, сказал граф Ежи.
— Вот и хорошо. Вы должны знать, что мы работаем и работаем не зря. Практически в каждой подрывной группе у нас есть свои информаторы. Если бы этого не было — Польша давно бы утонула в крови.
Граф Ежи утвердительно кивнул.
— Молодой человек, скажите, что вы думаете про графиню Елену? Только честно? Она красивая, ведь так?
— Ничего… — буркнул граф Ежи, досадуя что, наверное, все что он думает написано у него на лице.
— Да бросьте. Мне тоже когда то не было и тридцати лет. В этом нет ничего плохого. Скажите вот что — вы бы хотели продолжить знакомство?
— Почему вы спрашиваете? — мгновенно насторожился граф Ежи.
— Если я спрашиваю, значит, на то есть причины — спокойно ответил полковник Збаражский — И я могу их вам назвать. Графиня Елена вступила на очень скользкую и опасную дорожку, на дорожку терроризма и антигосударственной деятельности. Эта дорожка ведет к беде — на виселицу, под пули, в могилу. Графиня Елена красивая женщина, и должна заниматься любовью, а не тем чем она занимается сейчас. Так будет лучше для всех — и для государства и для нее самой. Возможно и для вас, если вы примете мое предложение.
— Сударь ни я и никто из моей фамилии не работал, не работает, и не будет работать на жандармерию.
— Похвальный принцип — не обиделся полковник — только я представляю здесь не жандармерию. Я представляю здесь Главное разведывательное управление генерального штаба. Военную разведку. И мы бы были очень заинтересованы сотрудничать с вами, граф Комаровский. Это такая же служба Родине, как и любая другая в армейских рядах.
— ГРУ? Почему ГРУ занимается делами, которыми пристало бы занимать полиции, господин полковник.
— Возможно, потому что полиция не может или не хочет ими заниматься. Возможно, потому что в Польше до сих пор не отменено военное положение[84].
— А почему вас так интересует судьба графини?
— Возможно потому что я поляк. Возможно потому что я родственник Ягодзинским, хотя и дальний. Но больше всего меня интересуете вы, граф. Прежде всего, я бы хотел дальше работать с вами. Тем более, что с местным подпольем вы уже познакомились.
— Это плюс или минус?
— Скорее плюс. Но это как разыграть. Итак — я жду вашего решения, граф. Скажу сразу — если вы скажете «нет» — мы просто направим благодарность командованию вашего полка. Вы предотвратили террористический акт, проявив личное мужество — за это вы заслуживаете повышения по службе. Если же вы скажете «да» тогда…
Полковник Збаражский порылся в кармане, достал какой-то билет, черный, с золотой каймой по краю.
— Это билет на бал. Состоится девятого, его дает Царь Польский Константин, в своем загородном дворце. Графиня Елена будет там.
Билет лег между ними на стол — как манящий кусочек будущего. Будущего заманчивого — но одновременно и дышащего холодом опасности.
Граф Ежи посмотрел на полковника, будто в его бесстрастном лице можно было прочитать ответ на стоящий перед ним вопрос. Потом на билет, соблазнительно сверкающий золотой каймой. Потом снова на полковника. И взял билет…
04 июня 2002 года.
Тегеран
Никогда не рассказывай свои планы Всевышнему — он рассмеется. И никогда не давай название дню — пока не прожил его до конца.
В посольство я прибыл с рассветом, в семь часов утра. Зафрахтованный вертолет — североамериканский «Белл-222» дожидался в аэропорту Мехрабад: посольству вертолет не полагался, приходилось каждый раз фрахтовать машину у одной из прокатных контор, какие были при каждом уважающем себя аэропорте.
А с утра надо было разгрести накопившиеся дела — верней, продолжить их разгребание, потому что следовать стилю работы старика Юрьевского я не собирался…
И еще надо было подумать. Крепко подумать.
Что происходит?
Лучшая оборона — всегда нападение. А врагов надо держать к себе так близко, как только это возможно, ближе, чем друзей.
Неужели шахиншах раскусил меня? Неужели понял? Или — донесли?
Стоп, стоп, стоп…
Что и когда шахиншах мог раскусить, если меня посылали в Персию, нацеливая на наши Восточные территории? На возможный заговор там. Кто мог донести — если ничего и не было, по крайней мере, пока?
Как бы то ни было — надо играть дальше.
Переполох внизу я уловил не сразу, просек только когда услышал, что сразу несколько человек зашли в присутствие. Успел только встать, когда открылась дверь…
В кабинет шагнул высокий, даже можно сказать долговязый молодой человек, по крайней мере выше меня ростом, простоватое, гладко выбритое лицо, бледно-голубые глаза, соломенного цвета волосы. Типичный древний перс — потому что древние персы, жившие до нашей эры, были именно такие, голубоглазые и светловолосые[85].
Те, кто пришел с этим человеком, остались в присутствии, не решились идти дальше.
— Чем обязан?
— Сэр, мое имя Хусейн Хосейни… Я взял на себя смелость не дожидаться вашего визита и первым отдать его…
Странно — но почему-то Хусейн сразу мне понравился. Было в нем что-то… простое. Даже придворный этикет у него каким-то свойским получался. Дружеским — видимо сказывается прививаемая в британской армии неформальность, культ неформальности. То, что русские офицеры считают за панибратство.
— Князь Александр Воронцов, Чрезвычайный и полномочный посол Российской Империи при дворе шахиншаха Персидского Мохаммеда Хосейни — полностью отрекомендовался я, протянул руку. Хватка Хусейна была истинно военная, до судороги в пальцах…
— Рад знакомству, сударь… — принц Хуссейн по-мальчишески улыбнулся.
— Вы отлично говорите по-русски. Где вы этому научились, вы же учились в Великобритании?
— В Персии русский знают все. Русский, английский и арабский — эти языки я учил с детства, по каждому из них у меня был преподаватель. Скука страшная, сударь…
Да, похоже, этому молодому человеку и впрямь требуется наперсник. Бери ношу по себе, чтобы не падать при ходьбе — так, кажется. Контрразведка и Гвардия Бессмертных — ноша пока совсем не по нему.
— Осмелюсь спросить, не собираетесь ли вы посетить Багдад в ближайшее время? — спросил принц.
— По странному стечению обстоятельств как раз собирался.
— Удивительно — но я тоже…
Кортеж у принца Хосейни был внушительным. Более чем…
«Руссо-Балты» как отцу, ему не полагались по чину и по должности. Их заменяли внедорожники «Датсун-Патруль»[86], собираемые на заводе в Исфахане по лицензии. Несколько внедорожников Патруль, бронированных, окруженных вооруженным до зубов бойцами Гвардии Бессмертных ждали перед посольством, бесцеремонно перекрыв всю улицу. Возглавляли и замыкали колонну внедорожники той же марки, но рейдовые, опоясанные каркасом жесткости как на авто для ралли-рейдов и с двумя-тремя пулеметами на турелях. В городе они смотрелись совершено дико, как дико смотрится и любая военная техника в городе.
— В этом есть необходимость? — иронически указал я на рейдовые машины, перекрывшие улицу и ощетинившиеся пулеметами во всем стороны.
— Здесь неспокойно, сударь… — ответил принц — не так давно заговорщики пытались убить моего отца, но хвала Аллаху он остался жив и невредим…
— Правильнее будет «цел и невредим» — автоматически поправил я.
— Цел и невредим… — повторил принц — русский язык довольно сложный, даже если учишь его с детства. Он мне еще тогда не нравился, и арабский тоже…
— Получается, вам нравился английский?
— Английский — простой язык… — задумчиво сказал принц — он более однозначный, чем русский. Даже в арабском языке нет такого разнообразия, как в русском. В русском можно сказать то, о чем ты думаешь, десятью разными способами…