душераздирающий, надрывный аккорд. — Она взяла его, мое несчастное трепещущее сердечко, своими маленькими прелестными пальчиками и уронила на край стола, словно дурацкую фарфоровую безделку. И теперь оно, моё бедное, несчастное, ни в чем не повинное сердце саднит, давит и колет у меня в груди, точно обломок битого кирпича…
Бальдор ухмыльнулся. Он мало-помалу приходил в себя и нащупывал привычную почву под ногами — настолько, что даже изыскал в себе силы отвечать Саруману в тон:
— Ну-ну. Ты, я вижу, в Гондоре не скучал, а? Завёл, поди, какую-нибудь интрижку?
— Может, и не скучал, может, и завёл. А вот ты здесь, похоже, скучал, дружище… Хочешь поговорить об этом? — Белый маг едва заметно посмеивался в бороду. — Раз уж тебя это так беспокоит.
— Творец упаси! С какой стати меня должно это беспокоить? — Сотник неуклюже переступил с ноги на ногу. — Если я и пришел говорить с тобой о чьих-то бедах и печалях, Саруман, то, по крайней мере, не о своих.
— Тогда о чьих?
— О твоих.
— У меня нет бед и печалей, Бальдор, — оставив небрежно-шутливый тон, совсем по-иному — холодно и резко — отозвался волшебник. — Тем более таких, которые нуждались бы в постороннем обсуждении.
— Только у глупцов и покойников не бывает никаких бед и печалей, — сухо ответствовал уязвленный Бальдор: что, мрачно спросил он себя, побалагурил по-свойски со старым другом? — Скажи, ты, это… уже видел новый подъёмник?
— Нет, не видел. Это все, что ты хотел со мной обсудить?
— Не все. Что новенького в Гондоре?
Саруман хмыкнул.
— А что там, по-твоему, может быть новенького? Чем Минас-Тирит отличается от грязной конюшни Хорнбурга, или от такой же грязной конюшни Эдораса, при этом мнящего себя богатой роханской столицей? Те же тесные улочки, те же вонючие сточные канавы, те же убогие дома, разве что в большинстве своём каменные и в два этажа, та же вопиющая нищета, местами граничащая с кричащей роскошью. Да и люди, в общем-то, те же самые: глупые, трусливые, лживые, завистливые… Смелые, честные и умные, конечно, тоже встречаются, но, как и повсюду, их в разы меньше. Что еще ты хотел от меня услышать?
— А как, э-э… господин наместник Белектор поживает? Жив-здоров?
— Вполне жив для того, чтобы под влиянием приступов желудочных колик изводить мелочными капризами и вздорными придирками слуг, родственников и подданных. А теперь, друг мой, я надеюсь, ты наконец озвучишь мне <i>непосредственную</i> цель твоего визита?
— Ну… да. — Сотник решительно стиснул зубы. — Ты получил мое послание?
Саруман смотрел на Бальдора пристально и печально, склонив голову к плечу; на лице его не отражалось никаких чувств, кроме разве что безмерной усталости от необходимости вести докучный разговор с очередным махровым болваном.
— А как ты думаешь, почему я сейчас сижу здесь, а не любезничаю с придворными дамами в роскошных покоях господина наместника, да поразит его Творец наконец каким-нибудь неизлечимым недугом! Разумеется, получил.
— А-а. Ну. Э-э… Вот и славно. — Старый воин не сумел сдержать вздоха облегчения: как бы там ни было, сомнительная радость преподнести волшебнику недобрые вести выпала не ему. — Значит, тебе все известно? И… — он на секунду запнулся, не уверенный, стоит ли продолжать. — И что ты об этом думаешь?
Саруман, оставив лютню, поднялся и выглянул куда-то за окно. Бальдор только сейчас заметил Гарха, который черным неряшливым комом прилепился к краю карниза; ворон, вытянув шею, что-то отрывисто прокаркал волшебнику, но так быстро и невнятно, что сотник не успел разобрать ни единого слова. Выстукивая пальцами на подоконнике какой-то незнакомый Бальдору музыкальный такт, Саруман, не оборачиваясь, небрежно обронил через плечо:
— Что я думаю? Я думаю, что рано или поздно это должно было случиться, Бальдор. Единственное, на что я смел уповать — что Гэдж успеет до этого момента хоть немного поумнеть.
— Но он не поумнел?
— По-видимому, нет. Иначе посоветовался бы со мной… Меня, собственно говоря, только одно во всем этом беспокоит по-настоящему: Гэдж — орк. А орки…
— Объявлены вне закона?
— Да.
— Что ж, — нерешительно заметил Бальдор, — насколько я понял, он все-таки ушел не один, а с этим твоим дружком… Гэндальфом. Старик за ним в какой-то мере присмотрит…
Саруман презрительно фыркнул.
— Присмотрит? Кто? Это Гэндальф-то? Да чем больше я за ним наблюдаю, тем все больше убеждаюсь, что за ним самим нужно «присматривать» — в некоторых сугубо практических вопросах он хуже неразумного младенца. Старый дурак! Он вздумал повести Гэджа в Лориэн, к эльфам!
Бальдор глотнул.
— И что? Думаешь, они не примут орка?
— При личной просьбе Гэндальфа, может, и примут… хотя я в этом сомневаюсь. Мировоззрение мальчишки таково, что с эльфами ему не суждено найти общего языка ни ныне, ни присно, ни во веки веков! Если Келеборн и позволит ему зайти в Лориэн дальше ста локтей от границы, то наверняка в качестве пленника, а не гостя… а я не могу позволить Гэджу подвергнуться… такому постыдному унижению, леший возьми!
Ярко вспыхнул вдруг белый камень в навершии посоха; вспыхнул — и тут же погас. Взяв посох в левую руку, Саруман медленно провел по нему правой, словно успокаивая испуганного питомца, бережно коснулся пальцами одного из острых черных зубцов. Гарх, сидевший на карнизе, не то вновь насмешливо каркнул, не то издал мерзкий хриплый смешок.
Бальдор озадаченно поскрёб пятернёй шею.
— Ну и… что? Что теперь с этим делать-то? — в замешательстве пробормотал он. — Ты как-то намерен повлиять на… ну, на всю эту ситуацию, что ли?
Саруман медленно обернулся. Он по-прежнему был спокоен, собранн и невозмутим, как вековая скала, только лицо его, на которое упал луч света, показалось Бальдору слегка осунувшимся и каким-то нездорово-голубоватым, чуть бледнее обычного.
— Мне необходимо быть в Лориэне прежде, чем там окажутся наши блудные голубки. В моем присутствии Келеборн не позволит себе никаких… вольностей по отношению к орку.
Бальдор нервно поправил повязку на лбу, закрывающую пустую глазницу.
— Слушай… В Рохане неспокойно, — сообщил он хрипло. — В Истемнете какая-то смута, в Волде тоже, не то орки откуда-то с предгорий объявились, не то разбойники… Мне Астахар с крепостицы на Каменистой гряде недавно прислал весточку.
— И что?
— Опасно может быть ехать-то… Да и потом, ты совершенно напрасно так переживаешь… из-за этого глупого орчоныша!
— А с чего ты взял, что я переживаю? — помолчав, негромко спросил Саруман.
Бальдор внимательно посмотрел на волшебника. Действительно, с чего бы я это взял, спросил он себя. Не с того ли, что у тебя, друг мой, вид, как у загнанного верблюда, который слишком долго шел по чересчур засушливой и