было выздороветь [Там же: 609].
Спустя девять дней приближение смерти почувствовал конторщик Александр Герасимович. В соответствии с рассмотренными ранее устаревшими представлениями, что больной бешенством человек опасен для окружающих, он просит молодую жену держаться от него подальше: «Отойди: искусаю!» [Там же]. В течение следующих трех дней его попеременно то связывали, то освобождали, пока наконец у него не проявились явные симптомы болезни, и он умер по дороге в город, прямо в санях. Такая же судьба постигла другого соседа, у которого остались жена и трое маленьких детей.
Анне и ее сыну Василию повезло больше. За первые шесть недель, которые считались самыми опасными, у них не проявились симптомы бешенства, и знахарь заверил их, что они не умрут от болезни. Впрочем, нападение волка бесповоротно изменило их жизнь к худшему. Прошло три года. Односельчане и другие люди обходили стороной некогда процветающий постоялый двор. «Куда едешь? – говорил народ друг другу – аль помереть хочешь: ведь хозяйка-то, вот-вот, взбесится. И никто не ехал к ней» [Там же: 612]. Анна Ивановна обращалась к местным властям с просьбой о вознаграждении за убийство волка, но не получила ответа. На этой невеселой ноте и заканчивается рассказ: «А просила-то она всего 75 целковых» [Там же].
Судьба персонажей Кузминской, всех вместе и каждого в отдельности, наглядно показывает, как из-за суеверий и страха люди, покусанные бешеным волком, подвергались изоляции и стигматизации. Все сельские жители – от заводского приказчика и сельского старосты до тех, кто обходил стороной постоялый двор Анны Ивановны, – считали их заразными и полагали, что они еще могут заболеть бешенством, хотя инкубационный период давно закончился. Сам волк становится символом разрушения: его нападение явилось для семьи катастрофой, от которой она так и не оправилась. Испытав на себе как нападение дикого животного, явившегося из соседнего леса, так и действие сил современности, чьим воплощением стал городской сумасшедший дом, Анна Ивановна и другие пострадавшие стали примером того, сколь уязвимым было сельское население в поздней Российской империи; это и стремилась донести до читателя Кузминская в своем рассказе, основанном на реальном происшествии.
Рассказы Чехова и Кузминской демонстрируют, насколько плодотворной в литературном смысле явилась тема бешенства и бешеных волков, благодаря которой происходило соприкосновение традиционной народной медицины и только зарождавшегося в России профессионального медицинского дискурса. Оба автора различным образом сопоставляют эти две дискурсивные сферы, демонстрируя разные убеждения на фоне меняющегося экологического, социального и идеологического ландшафта в эпоху после отмены крепостного права. С драматизмом описав непосредственное столкновение человека с грозным хищником, и Чехов, и Кузминская переходят к изображению экзистенциального ужаса, нередко охватывавшего тех, кого кусали бешеные животные, во времена до вакцины Пастера, а также разных способов лечения, к которым добровольно или вынужденно прибегали пострадавшие. Чехов сосредоточивается на психологических страданиях главного героя и подчеркивает, сколь важное воздействие оказала консультация местного врача, тогда как Кузминская выступает с жесткой социальной критикой. Если рассмотреть оба рассказа в обозначенном выше медицинском и культурном контексте, а также сквозь интерпретационную оптику, предложенную Розенбергом, станет понятно, какой глубокий отпечаток оставила фигура бешеного волка в русской культуре в допастеровскую эпоху. В рассказе Кузминской вакцина Пастера не упомянута вовсе, тогда как в первоначальном финале рассказа Чехова – вышедшего ровно через месяц после нападения волка на смоленских крестьян и вскоре после их прибытия в Париж – мимоходом сообщается о намерении Пегасова отправить крестьянина Максима на лечение к Пастеру.
В заключение главы я кратко изложу историю смоленских крестьян, покусанных бешеным волком и проходивших после этого лечение у Пастера, что заложило основу для последующего открытия в России антирабических станций. Нападение волка произошло 17 февраля 1886 года в городе Белом Смоленской губернии, на западе России[93]. Это случилось в тот самый день, когда Пастер выступил на заседании Французской академии наук с докладом о результатах использования его новой вакцины при лечении 350 пациентов за предшествующие полгода. Из всех пациентов умерла только одна девушка, лечение которой началось слишком поздно. Российское медицинское сообщество с самого начала, на всем протяжении 1880-х годов, внимательно следило за ходом экспериментов Пастера, связанных с бешенством, отчеты о которых публиковались в медицинских журналах (в том числе во «Враче»), поэтому сразу были предприняты усилия по отправке девятнадцати покусанных волком крестьян в Париж на лечение[94]. Организация поездки несколько затянулась из-за сбора необходимых средств и оформления паспортов, причем эти вопросы решались на уровне самого царя, Александра III, при посредстве его ближайшего сподвижника, обер-прокурора Святейшего синода, члена Государственного совета К. П. Победоносцева[95].
Девятнадцать крестьян прибыли в Париж 1 марта 1886 года, после чего им была сделана серия прививок вакциной с ослабленным вирусом бешенства, разработанной Пастером в ходе экспериментов на кроликах и собаках. Появление русских крестьян во французской столице произвело сенсацию, о чем свидетельствует заметка некоего французского доктора, опубликованная 23 марта в «Московских ведомостях» [Русские больные крестьяне в Париже 1886]. В ней отмечается, что крестьян одним из первых навестил российский посол и от лица царя пообещал им «что в нем, как в представителе русского государя, каждый из них найдет не только друга, но и отца, и что с сей минуты все чем отеческое сердце может облегчить им здешнее пребывание будет им сделано». Парижане, и бедные, и богатые, собирали пищу, деньги и одежду для русских крестьян. Посетил их и автор заметки: «Я застал их поразительно покорными и мужественно выжидавшими исхода из печальной судьбы» [Там же]. Сам Пастер после вакцинации ежедневно осматривал каждого пациента (что резко контрастирует с описанием профессиональных медиков у Кузминской):
Я сам был свидетелем что ваши соотечественники пользуются у Пастера особенною симпатией и, признаюсь, мне глубоко тронуло увидать в этом боге славы и науки столько простой теплоты и сердечности в обращении с этими потерянными среди Парижа и оторванными от далекой родины простолюдинами [Там же].
Илл. 10. Русские крестьяне, прибывшие в Париж для вакцинации у Пастера (1886). Воспроизводится с разрешения Музея Пастера, Париж
В итоге трое крестьян умерли, а остальные шестнадцать через тридцать шесть дней вернулись в Россию. До этого случая Пастер решительно возражал против открытия антирабических больниц в других странах, полагая, что без его личного контроля над применением вакцины ослабляются шансы доказать медицинскому сообществу ее эффективность и надежность. Отчасти в результате этого опыта с русскими крестьянами (и убедившись, что трое из них умерли из-за слишком позднего начала серии прививок) он согласился содействовать открытию антирабических станций в России и других странах. В статье 1889 года, размышляя о лечении смоленских крестьян, которых он особо выделяет среди тысяч своих пациентов, Пастер отмечает, что волчьи укусы по своей сути более опасны, чем собачьи:
Этот волк, бежавший по полям два дня и две ночи, с такою яростью бросался на крестьян, что одних изуродовал, других тяжело ранил. Эта серия русских тем более озабочивала, что если, по некоторым данным статистики, из шести укушенных собакой умирает один, то этот процент значительно увеличивается в случае укушения бешеным волком. Яд один и тот же, но собака, укусивши, бежит далее, тогда как волк, бросаясь с остервенением на свою жертву, увеличивает количество вводимого яда. Часто из 20 человек укушенных волком все двадцать и умирают [Пастер 1891: 13].
Далее Пастер отмечает, что трое умерших русских пациентов пострадали от сильных укусов в голову, но их все-таки